Мир Тропы. Очерки русской этнопсихологии

Шевцов Александр Александрович

– Чтобы не отвлекаться на него?

– Вот. Главное то, что за голосом, сказ сам. А сказ придет, когда видеть начнешь, да не картины, не картинки рисуй, а крепость саму, силу ли… любовь казать будешь!..

Мне тут же вспомнилось, что украинцы называют сказки «казками» – то ли от слова сказывать, то ли от казать.

– Слушай себя почаще, как заговор читаешь, и следи – слышишь ли голос. Как голос пропадать начнет, считай, в стих вышел.

– В стих? – переспросил я, хотя мне объясняли это понятие раньше. Мне хотелось услышать бабы-любино объяснение.

– Стихать начал, значит… стихия тебя

слушаться начала. Тогда все, что говорить будешь, станет сказываться, люди заслушиваться будут… Опасно.

– Опасно? Почему?

– Соблазн. Сам поймешь, когда-нибудь. Давай лучше любже поучу!

– Давай! Только, баб Люб, ведь это грех! – пошутил я. – Ведь это же помимо воли!

– Ну, грех! – махнула она рукой. – Иной грех и взять на себя не грех. Лучше я их влюблю, чем он ее забьет, или она ему всю душу изъест. Я брала, – улыбнулась она не очень весело. – Брала! Ни разу не пожалела… Обидно только, когда приходят и зло на тебе срывают. У нас ведь всем до всего дело есть! А все одна ненависть людская. Все от страха! Убить от страха готовы любого! Своего. Чужих-то они любят, хлебосольничают. Чужак им не враг! Вот бы своего затравить – это нас хлебом не корми!

Баба Люба не однажды срывалась при мне на воспоминания о какой-то старой обиде, и у меня было даже подозрение, что пожары в ее жизни были неслучайными. Но она ни разу не согласилась рассказать об этом. Ей, как и Степанычу, тоже было некогда.

Видение

Понятие «видеть то, что говоришь или поешь» неожиданно вернулось ко мне с моим последним учителем и связало все годы ученичества в нечто целое, потому что напомнило и о первом учителе, Степаныче, и о его преемнике Дядьке. Всплыло это на обучении духовному пению, а привело к Очевидностям.

Мы сидели вечером у Похани и пели «Течет речка по песочку». Как и все, что пел Поханя, эта песня обладала особой силой воздействия. Что-то такое он делал, пока пел, что к концу песни полностью меняло мое состояние, но что, я никак не мог понять. Он посмеялся и сказал, что надо всего лишь видеть то, что поешь. Я почувствовал себя очень уверенно – это-то я знал после бабы Любы! Мы еще раз спели первый куплет:

Течет речка по песочку,Бережочек точит.Молодой казак, молодой казакАтамана просит.

– Что происходит? – неожиданно спросил Поханя. – Ну-ка расскажи, что там происходит.

– Ну что… – пожал я плечами, – речка течет, казак атамана просит.

– Ага, – невнятно ответил Поханя, подумал и спросил. – Про пространство тебе объясняли?

Это было неожиданно, и я почувствовал себя словно на экзамене. Как я ни пытался применить знания, полученные у бабы Любы, они не работали. Пришлось лихорадочно вспоминать, что говорили мне про пространство Степаныч и Дядька. Про пространство говорили много, но в голове у меня это было очень разрозненно, поэтому я по ходу постарался свести свои знания к какой-нибудь системной формуле:

– Пространство – это пространство сознания, а физическое пространство – это простор…

Получилось весьма коряво, но Поханю это удовлетворило.

– Мы

рождены, чтоб сказку сделать былью!.. – улыбнулся он. – Ну, так что здесь – простор или пространство?

– Сначала простор, – теперь уж не слишком уверенно сказал я, – потом пространство…

– Почему? – передразнил он меня, сделав растерянное лицо, но тут же ободряюще улыбнулся. Поханя, в отличие от Степаныча, никогда не издевался надо мной, и даже не обзывал дураком, как частенько делал Дядька.

Я молчал.

– Потому что ты картинки смотришь, а не песню видишь! Пространство – это мир. И вся песня мир. А кто его делает?

– Кто поет, – ответил я. – Хотя… пожалуй, нет. Мы ее берем из памяти, а там она уже сделанная. Похоже, сначала тот, кто мне ее спел, а потом я, когда пою.

– Да, можно сказать, тот, кто ее тебе спел, сделал этот мир для тебя. А теперь ты делаешь его для других, для слушателей… Даже если поешь для себя, ты можешь делать мир, а можешь войти в тот, что есть, и побродить там. Но тогда ты будешь слышать его голос. Даже сквозь свой. Значит, и тогда, и когда ты сам поешь, есть один человек, который делает мир. Значит, законы одинаковы? – я кивнул ему. – И законы эти – что ты ли, что другой – но вы творите пространства и творите своим видением! – я опять кивнул ему. Он усмехнулся и спросил. – Так что здесь с пространствами?

– Два пространства… – уверенно начал я и осекся, потому что почувствовал, что теперь ничего не понимаю.

– Три, три пространства, – очень спокойно сказал Поханя. – И ты делаешь только одно из них.

Не понимаю почему, но эти слова внезапно взбодрили меня. В них словно был ключик к тайне. Поханя засмеялся:

– Ожил! Ты кого поешь-то?

– Как кого? Песню…

– Про кого?

– Про казака, про кого!.. – и тут до меня дошло. – Ну конечно, три! Ведь человек же еще! Я пою казака!

– Ты делаешь пространство сознания казака, – подтвердил мою догадку Поханя, – а он делает все остальные пространства!

– Значит, речку он просто видит перед собой, а потом… – опять появился вопрос.

– Начни с того, что ты его видишь, ты смотришь в его пространство, – успокоил меня Поханя.

– Ну.

– Что он делает?

– Лежит на берегу и смотрит на реку? – предположил я.

– На реку?

– Да.

– На реку?!

– Подожди, – вдруг сообразил я. – В простор!

– В пространство истинного Мира, в простор! – подтвердил Поханя. – А потом?

– А потом он видит Атамана… Подожди, подожди! Потом он вспоминает, потом он смотрит в пространство памяти!

Поханя даже ничего не сказал, он просто рассмеялся и повел песню дальше.

Отпусти же, атаман,Отпусти до дому,Знать, соскучилась, знать, намучиласьМилая Маруся.Отпустил бы я тебя,Долго ты пробудешь.Ты напейся воды холодной —Про любовь забудешь.Пил я воду, пил холодну,Пил – не напивался!