Мир в табакерке, или чтиво с убийством
Шрифт:
– Итак, – сказал Т.С. Давстон, изображая своим йо-йо фигуру «пни петуха». – У нас есть музыка, у нас есть название. Что насчет зелья?
– Зелья?– я пригнулся, и над моей головой пронеслось йо-йо.
– Зелья! – Т.С. Давстон «кокнул кролика». – Я не хочу, чтобы мой фестиваль испортила толпа чужих толкачей, которые припрутся со своим низкосортным товаром.
– Это точно, – сказал Чико. – Пусть покупают свой низкосортный товар у нас.
– Я не этоимею в виду. Я не хочу, чтобы у меня на фестивале
– Яснее ясного, амиго, – подмигнул ему Чико.
– Еще раз, – сказал Т.С. Давстон. – Я чертовски серьезен. Никаких наркотиков.
– На дворе же шестидесятые годы, амиго! Ты же сам говоришь все время говоришь: «на дворе шестидесятые годы»!
– Никаких наркотиков, – сказал Т.С. Давстон. – Я хочу, чтобы все веселились. Норман займется организацией торговли. Займешься, Норман?
– Да, конечно, – кивнул наш лавочник. – Киоски с сигаретами, стойки с майками, и, конечно, палатка с пивом.
– А еда?
– Все готово. Хот-доги, мороженое, диетический шелушеный рис, фалафель. Я арендовал места для торговли, и мы получаем процент с продаж. – Норман похлопал по нагрудному карману халата, расписанного под кашмирскую шаль, в котором он работал в лавке. – У меня все записано.
– Ну и отлично. Зрители смогут есть, пить и плясать под музыку.
– И покупать сигареты «Брентсток» на те деньги, которые они в противном случае потратили бы на наркоту? – предположил я.
– Может, и так. – Т.С. Давстон едва не задохнулся, выполняя особенно сложную фигуру со своим йо-йо. – «Прореди грядку», – пояснил он. – Кстати, можешь мне поверить: в толпе будут переодетые полицейские. Не хочу, чтобы народ нажирался. Я хочу, чтобы на этом фестивале все работало, как хорошо смазанный…
– Член? – встрял Чико.
– Часовой механизм, – продолжил Т.С. Давстон.
– Черт, опять слова перепутал.
– А?
На фестивале в Брентстоке все работало совсем не так, как хорошо смазанный часовой механизм. Даже не так, как хорошо смазанный член. Это было больше похоже на попытку протащить пресловутую репку по полю, усаженному энергично сопротивляющимися зубными щетками. По крайней мере, в том, что касается меня. За других я говорить не могу. Большинство из тех, кто умудрился пережить фестиваль, были не в состоянии ничего никому сказать еще несколько месяцев после его окончания. Некоторые из них даже дали обет молчания и больше вообще никогда ничего не говорили.
Но в тот вечер в квартире Т.С. Давстона никто из нас даже предположить не мог, чем это закончится.
Я не утверждаю, что виноват был толькоТ.С. Давстон. Но частично – безусловно. Я утверждаю, однако, что яне был виноват ни в чем. Я абсолютно невиновен.
Я сказал судье:
– Это не я.
И, думаете, он услышал?
Как же!
Он сказал, что за все долгие годы, которые он провел в суде, он никогда не слышал ничего более ужасающего, и что ему теперь придется обратиться к психоаналитику, чтобы справиться с кошмарами, которые его теперь мучают.
Может, именно поэтому он вынес такой
Но я забегаю вперед. Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год, Лето Любви и Брентстока.
Ах, Брентсток.
Я там был, понимаете?
Все это началось вечером в пятницу.
12
Привычка, противная зрению, ненавистная обонянию, вредящая рассудку, останавливающая дыхание, и зловонным черным дымом, порождаемым ею, напоминающая более всего вселяющие ужас испарения Стикса, что течет в бездне, не имеющей дна.
Брентсток, Брентсток! Подходите, покупайте сигареты «Брентсток», они чудЕС-Сны!
Они шли тысячами. Мирный народец, с цветами в волосах, с колокольчиками в руках, в бусах и сандалиях на босу ногу. И еще в клешах, но, поскольку на дворе были шестидесятые годы, это можно было простить.
Они были живописны, они были прекрасны, и простой брентфордский люд глазел на них во все глаза. Матери выходили на крыльцо с младенцами на руках. Старперы, не выпуская из рук тяжелых палок, щурились сквозь дым трубочного табака. Лавочники стояли в дверях магазинчиков, а кошки на подоконниках лениво поднимали головы, смотрели вслед и тихо мурлыкали.
Старый Пит удобно расположился у входа в хибарку на своем садовом участке.
– Толпа педиков, – сказал он, наблюдая за вновь прибывшими. – Им не помешало бы послужить в армии.
– Не питаете склонности к миру и любви? – спросил я.
– Не лови меня на слове, парень. Я обеими руками за свободную любовь.
– Да ну?
– Вот и ну. Иди найди девочку помоложе, и скажи ей, что Старый Пит абсолютно свободен.
Я вежливо улыбнулся.
– Ладно, мне пора, – сказал я. – Нужно убедиться, что сцену уже поставили, и все такое.
– Иди-иди, – проворчал Старый Пит. – Кстати, увидишь этого Давстона – передай ему, чтобы убрал бочки с отравой из моей хижины. У меня от этой вони ноги слабеют.
– Бочки с отравой? – удивился я.
– Фунгицид. Мы им поле опрыскивали. Какая-то американская дрянь, вокруг которой столько шума во Вьетнаме. Мне от нее тоже, между прочим, погано. Я говорил этому Давстону, но он разве послушает?
– Хрена с два он послушает!
Старый Питер сплюнул в кадку под водостоком.
– Именно, – сказал он, – так что иди отсюда на хрен.
И я пошел на хрен. У меня было еще очень много дел. Я должен был убедиться, что со сценой все в порядке, а также с освещением, а главное – с усилителями. Вся эта фигня у нас была, и нечего удивляться. Мы взяли ее напрокат на местном складе. Его хозяин, венгр Лапшо Науши, обслуживал съемки кинофильмов и телепрограмм. Вообще мало есть вещей, которые нельзя найти в Брентфорде – надо просто знать, где искать.
Чтобы расплатиться, мне пришлось снять все деньги со сберкнижки, но Т.С. Давстон пообещал, что расходы мне возместят.