Мир за кромкой

Мулева Евгения

Она фыркает, злой лисёнок и кажется вот-вот заплачет.

– Никогда. Никогда… Мне надо…

Она скатывается с подоконника, камнем, шаркает к своей кровати, подхватывает юбку и пристёгивает к бедру кинжал. Боги, ну что за дурёха!

– Тера! Тера! – Я за ней, она от меня. – Тера, стой, ну куда ты?

– Гулять.

– Там ночь уже и дождь!

– Отпусти, – шипит и исчезает.

Глава 3

Больше солнца

Княжич

Высоки

стены обители. Холоден воздух северных гор. Больше недели добирались они сюда из княжьего дворца: князь-отец, его младший сын десяти лет отроду да пятеро верных стражников. Князь Бергемонд не хотел, чтобы кто-то из дворцовых до срока узнал, куда они едут. Мальчик подслушал это за ужином, за хорошим теплым ужином, когда князь-отец был ему просто папой, а брат был ему братом, и ужин был ужином, а не затянувшимися мамиными поминками. Он отправил их с братом спать, а сам собрал тихий ночной совет, о котором тоже никому не стоило знать. Но мальчик узнал, он умел слушать и подмечать. Мальчик пробрался по узкому коридорчику для слуг и затаился у двери. Он думал похвастать брату, какой он ловкий, какой умелый и что что младший? А после совета еле-еле доковылял в спальню. «Ну что там?! – спросил брат. Он смотрел на мальчика с восхищением. Он завидовал ему. Все дети ему завидовали. – Ты за папой подслушивал, да?». Брат назвал его имя, мальчик поморщился, мальчик понял, что скоро-скоро имя его заберут, а самого его отдадут в чёрный монастырь. «Ничего», – буркнул он и упал на кровать.

Мальчик молчал. Мальчик молчал всю дорогу, сидел, отвернувшись к окну, чтобы не видеть отцова лица. Он бы не вынес. Он всё хотел закричать, закричать и стукнуть по стеклу кулаком, да так, чтобы оно рассыпалось. Зачем? Зачем? Зачем?

«Это верное решение, – говорил тогда папин друг, папин друг из столицы, – ты правильно поступаешь, Бергемонд. Он опасен. А теперь, когда, Наили не стало, опасен вдвойне».

Княжеская стража осталась далеко внизу. Бергемонд запретил им подниматься следом. «Он мой сын, – сказал князь, – мне его и вести». Стражники закивали, не было для слова важнее княжьего. Мальчик медленно плелся вверх, путаясь в длинном плаще.

Когда каменная лестница закончилась, а стены обители стали ближе близкого, только мост вот этот перейди и обитель, отец остановился. Тоже что ли моста испугался? Мальчик глянул вниз: под мостом пропасть, ну как есть пропасть, только горные орлы где-то там далеко-далеко между скал летают. Отец наклонился, погладил его черные вихры, выпрямился, отстегнул с пояса меч и передал его мальчику. «Бери! – сказал он, – и носи его с честью в память о доме, о матери и обо мне». Тяжёлый отцовский меч был слишком широк и длинен, мальчик сильно уступал мечу в росте.

Мальчик посмотрел на отца и сразу же отвернулся, если посмотрит ещё раз – разревётся. А разве пристало княжьему сыну реветь?

Мальчик перешёл мост. Мальчик оказался в обители. Мальчика оставили одного, отец ушёл беседовать с монахами, жрецами, волхвами, да Зют их раздери! Он не будет после искать отца, отец уже дал понять, что второй сын ему ни к чему. Он просто… он…

Мальчик

медленно брёл куда-то, растирая слякоть по намоленным плитам. Он чувствовал магию, застывшую в камне. Но магия была слабой, а злость сильной. Его плащ расшит золотыми нитками, а воротник – пушистый соболь, он княжич. Княжич. Княжич.

– Здравствуй!

Мальчик вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял худощавый старик в вылинявшей рясе.

– Как тебя звать-величать, отрок? – спросил старик, его поскрипывающий баритон дробиться о камень святыни.

– Я второй сын князя всея Кирии Бергемонда Ареста, наследник Рысьих скал и новый владелец Чернозуба! – гордо объявил мальчик. Да только не укрыться от монаха не дрожи в коленках, ни стуку взволнованного сердца. Его предали, предали, предали! Сослали, выгнали и отобрали имя! И нет никаких Рысьих скал, и сыном Ареста он зваться больше не может.

«Почему отец отлучил меня? Почему? Почему? Почему?» – кричал пунцовый вздёрнутый нос, отстукивают серебряные шпоры.

«Не я же виноват, что эти лжецы отравили матушку», – белели костяшки стиснутых пальцев.

«Виноват! Виноват! Виноват!» – шептали монастырские стены.

«Ты здесь, один. Отлучён. Отлучён, княжич, – глумилась замшелая кладка, – А они там во дворце с отцом!».

И в шорохах листвы слышались наглые смешки. Один лишь чёрный воронёнок пугливо поглядывал на мальчика: такой же маленький потерянный да дерзкий.

– Похвально, похвально, – беззубо улыбнулся старик. – Будем знакомы, сын Бергемонда. Меня зови Кьёр, дед Кьёр. Здравствуй, здравствуй. А вот тебе и друг! – указал на воронёнка дед Кьёр. – Возьми, возьми, добро всегда делать стоит, а худо и само прибежит, – кивнул старец, протягивая пригоршню пшена. И откуда он его взял? С собой, что ли носит? Мальчик медлил: чтобы взять пшено, нужно отпустить меч. Но как можно? Отцовский меч или маленький ворон? Ух! Ты ж…! Глупая птица! Улетай, улетай! Прочь отсюда. Но птица не слышит, иль делает вид? Как же умело! Меч или ворон? Прошлое или живое? Крепкие княжеские пальцы отпускают рукоять.

– О-он будет? – выпалил мальчик, – Вороны едят с рук?

– Не сразу, дружок, – так тепло и по-свойски ответил старик, – не сразу.

Да как он смеет так обращаться ко второму сыну Берегмонда Ареста?.. Надо бы возразить, упрекнуть, поставить старика на место. Но мальчик молчит, боится – вдруг поселившееся в сердце тепло улетит, вновь улетит и останется только эта гнусная тоска?

Терия Лорис

– Мы уедим. Давай уедим? Втроем, – просила Астрис.

– Давай.

Что я ещё могла сказать?

– Ты не хочешь? Тера?

Мне плевать. Нужно уехать – уедим. Так как я хочу уже не получиться. Жизнь, которую я себе строила, треснула. Одни кинжалы от неё остались и костные мозоли поверх сломанных рёбер.

– Куда?

Она посмотрела на меня так, будто сейчас наорёт, как мама орала. Мама всегда орала, если я грустила и не соглашалась. Ну как сейчас.

– Куда угодно. Хочешь к морю? Я всегда хотела жить на море. Или хочешь… хочешь…