Мир Жаботинского

Жаботинский Владимир Евгеньевич

Ваш Зеев Жаботинский.

^{К временному высшему руководству Бейтара, 22 хешвана, 5689 (1928) г.}

И еще через пять лет — к десятилетию Бейтара:

Мне хорошо известны все недостатки нашего движения — о них я мог бы написать тома. Но все же — я горжусь Бейтаром, я счастлив, что удостоился возглавить это юное сообщество, подобного которому не было в нашей истории...

^{«Я надеюсь», «Хазит ха-ам», 21.1.1934.}

А это — к тринадцатилетию Бейтара:

Примите поздравления к юбилею бар-мицвы ^[*]. Вы смогли за эти 13 лет влить в духовную кровь молодежи металл —

твердый и благородный одновременно. На это поколение можно будет положиться в дни бед и лишений — в горькие дни, которые, видимо, ждут нас в ближайшем будущем.

В глубинах души нации под застывшей оболочкой клокочет гнев. Мы еще увидим решительное восстание, и вы будете в тот день указывать народу дорогу.

До тех пор — хватит на нашу долю боли и испытаний. И я верю в вас и отдаю вам честь.

^{«Ха-Ярден», 22.2.1937.}

Два следующих отрывка взяты из писем, адресованных Жаботинским «первому бейтаровцу», одному из его бессменных помощников в руководстве Бейтаром Аарону-Цви Пропесу:

Что бы ни было, я верю: через пять лет во главе нашего народа встанет новый сионизм, и Бейтар — основа этого сионизма. Эта вера помогала мне все последние годы. Ради нее буду жить и работать. И посмотрим.

^24.9.1931.

...И гораздо важнее прошлого — будущее и предстоящие задачи Бейтара. В ближайшие годы мир либо погибнет, либо обновится. Если суждено ему погибнуть — то мы, евреи, должны погибнуть с ним, но на поле боя, защищая справедливость и свободу. И если обновится этот мир, то пусть возродится вместе с нами.

Из всех идей, положивших основу Бейтару, эта главная: из избиваемых рабов сделать воинов, «гениев и гордецов». Бейтар родился 15 лет назад с тем, чтобы в день совершеннолетия стать еврейской армией, отвоевывающей Государство Израиль.

^20.4.1939.

Бейтар — Из праха и пепла,

Из пота и крови,

Поднимется племя,

Великое, гордое племя;

Поднимутся в силе и славе,

Йодефет, Массада,

Бейтар.

Величие —

Помни, еврей,

Ты царь, ты потомок царей.

Корона Давида

С рожденья дана.

И вспомни короны сиянье,

В беде, в нищете

И в изгнанье.

Восстань

Против жалкой

Среды прозябанья!

Зажги негасимое

Пламя восстанья,

Молчание —

Трусость и грязь.

Восстань!

Душою и кровью

Ты — князь!

И выбери:

Смерть иль победный удар —

Йодефет, Массада, Бейтар.

^{«Песня Бейтара»; в сб. «Стихи».}

«Дети царей»

«Помни, еврей,

Ты

царь, ты потомок царей».

Идея индивидуализма, с которой выступил Жаботинский (см. ст. «Индивидуализм»), рассыпаясь в извинениях и оговорках, сдобрив иронией, представив все личным капризом,— не была, на самом деле, всего лишь экстравагантной выходкой, игрой расшалившегося ума, решившего поразить всех и вся, продемонстрировав свою независимость от признанных авторитетов. Эту идею породило глубоко укоренившееся, инстинктивное ощущение абсолютного, безоговорочного равенства людей. Жаботинский уверял, что «мания равенства» была присуща ему с раннего детства:

Эта идея, эти взгляды сформировались во мне с раннего детства, и по сей день я руководствуюсь ими при рассмотрении иных социальных проблем. Некоторые утверждают, что это не «взгляды», а сумасшествие, мания. Да, действительно, я «маньяк» — когда речь идет о равенстве. В пору детства эта мания проявлялась у меня в настоящем бунте, который я поднимал, когда незнакомые люди обращались ко мне на «ты», а не на «вы»,— т. е. в бунте против всего взрослого мира. Я не «изменился» и поныне: если я обращаюсь к детям на языке, в котором есть это разделение, даже трехлетнему малышу я говорю «вы». И ничего не могу с собой поделать. Я органически не приемлю, ненавижу лютой, врожденной ненавистью любую идеологию, аргументацию, обычай, в которых есть хоть намек на разделение людей по сортам. Это, наверное, очень недемократично: я верю в то, что каждый человек — царь, и если б я мог, я создал бы новое учение, учение «панбасилии» («всеобщее царствование» — греч.)...

^{«Повесть моих дней»; в сб. «Автобиография».}

С годами это стремление к равенству стало не только инстинктивным чувством, а священным принципом, на котором Жаботинский пытался построить свою социальную философию:

Коль скоро все живое стремится к царствованию, коль скоро к этому сводятся все усилия, следует признать правомочность этого стремления, т. е. признать: да, всякий человек — царь. Общество должно стать сообществом царей. Абсолютно неприемлемы любые этические концепции, пытающиеся подавить волю человека. Не может быть воли, властвующей над волей царя- одиночки. Нет правоты у этики, у морали, построенной на аморальном допущении, что человек-де послан в этот мир против собственной воли и должен терпеливо сносить все испытания, должен «по моральным соображениям» кому-либо или чему-либо. Ложно по самой сути понятие «обязанность», трактуемое как нечто внеположенное, противостоящее самому «обязанному». Единственный источник «обязанности» скрыт в самом «царе», «обязанность» возникает лишь в тот момент, когда царь признает ее, и исходит она из него самого. Это относится и к религии. Бессмысленно спорить об объективном существовании Божества, но признание «святости» предписаний Всевышнего — добровольное дело каждого отдельного царя.

^{«Введение в политэкономию», 1938; в сб. «Нация и общество».}

Жаботинский указывал на два источника, из которых вытекает учение об абсолютном равенстве «царственных особ». Один из них — грандиозные свершения в сфере духа в XIX веке, достижения, которые Жаботинский приравнивал к чуду:

Я не верю, не хочу верить, что в человечестве может быть разделение на «высших» и «низших». Никогда я не буду работать с людьми, готовыми признать мое духовное превосходство. Я тешу себя иллюзией, что мир состоит из наследных принцев, и не намерен отказываться от этой идеи. Боюсь, что диктатура — это не вина отдельной личности, а общая склонность людей подчиняться диктату,— завелся, мне кажется, такой вирус в мире и гуляет сейчас вовсю. Очень жаль. Я пришел из девятнадцатого века. Тогда умами владела идея, что человек, даже плохой, даже низкий человек мог бы стать хорошим и мудрым, если бы получил соответствующее воспитание. И я в это верю. Поэт сказал: «Пришел из времени другого, в другое время я уйду». И мне легче уйти из этого мира, чем согласиться с тем, что мой сын и сын моего ближнего в чем-нибудь не равны.