Мир Жаботинского

Жаботинский Владимир Евгеньевич

Не затрагивая моего личного человеческого отношения к фашизму, могу, тем не менее, сказать, что в еврейской политической реальности этому явлению просто нет места. Сущность фашизма выражается в том, что действия каждого индивидуума подчинены задачам господствующего в стране насилия. Во главе государства также стоит один человек, в руках которого сосредоточены все средства угнетения и подавления. У евреев нет в настоящее время государственности и нет средств давления. Все наши учреждения — добровольные организации. Если какое-либо постановление кому-то не нравится, он волен не исполнять его. Он может оставить ряды организации, когда захочет. Даже в том случае, когда человек, не удовлетворенный определенным решением, тем не менее остается в своей организации, ясно, что он делает это потому, что, взвесив все «за» и «против», решил остаться, несмотря на свое несогласие. В такой ситуации все наши учреждения демократичны в силу необходимости. Более того: это не просто демократия, а постоянно действующий референдум, широкое соглашение всех «подданных», входящих к данному моменту

в состав организации.

^{«Ответ „Социалистическому вестнику”», «ха-Ярден», 3.10.1934.}

Все сказанное относится как к еврейским добровольческим организациям, участвующим в сионистском движении, так и к еврейскому народу в целом. Поскольку народ все еще рассеян среди других наций, не может быть и речи о каком-то руководящем органе, обладающем независимыми полномочиями. Эти полномочия зиждятся только на свободном выборе тех, кто готов их признавать:

Прежде всего нужно сформулировать убедительные, не вызывающие сомнений политические основы. Исключительно важно не поддаться новой моде, зародившейся в Германии и Италии и продолжающей, к нашему прискорбию, проникать в страны демократического блока. Я подразумеваю открытое издевательство над прекрасными принципами свободных выборов. Я не специалист в том, что затрагивает другие народы. Может быть, для них периодический отказ от всеобщих выборов и обращение к «большой дубинке», когда отказывающийся подчиняться получает побои, является здоровым и органичным явлением, хотя я в этом сомневаюсь. Но нам, евреям, невозможно оказывать подобное давление. Единственный путь создания руководства — прекрасная древняя традиция всеобщих прямых выборов.

^{«А теперь — нужна программа», «ха-Машкиф», 3.4.1939.}

В этом месте любой историк сионистского движения не может не вспомнить один эпизод из жизни Жаботинского, касающийся также движения сионистов-ревизионистов. В 1933 году Жаботинский сложил с себя полномочия лидера и распустил правление движения, которое, как и он сам, было избрано демократическим путем. Не входя в подробности обширной и болезненной полемики, развернувшейся вокруг событий, приведших к отставке некоторых наиболее значительных членов руководства, приведем здесь отрывок из письма, в котором подведен своего рода итог, говорящий об отношении к происшедшему самого Жаботинского:

Не верь басням, что я отказался от демократического принципа. В Катовицах я взбунтовался против гегемонии меньшинства — против того, что представители 10% хотели задавить представителя 90%; и ведь конгрессные выборы доказали, что мой подсчет был верен. Можно спорить о том, хороший ли метод Putsch, но нельзя отрицать, что я боролся за право большинства, т. е. за основное начало демократии. Я не представляю себе никакой работы, кроме коллегиальной; и если завтра получу на 1 голос меньше другого, без всякой обиды пойду ему в помощники или просто в рядовые. Ты не можешь верить, чтобы я под старость отрекся от принципов, на которых мы выросли, и увлекся бы вождизмом, который презираю до отвращения.

^{Письмо Израилю Розову, 9.11.1933.}

При всей верности идее демократии, Жаботинский никогда не предавался иллюзиям относительно ее способности предложить лекарство от всех недугов человеческого общества. Например, он не видел в демократии средства против угнетения одной нации другой, против расовой дискриминации. Поскольку демократия наиболее полно выражает политическую власть народа, то и предрассудки, признаки отсталости, укоренившиеся в народе, получают наибольшую возможность выражения именно при демократическом строе. Уже в 1910 году, прежде, чем демократическая доктрина успела одержать решительную победу после завершения Первой мировой войны, Жаботинский сумел различить слабые стороны демократии. Он указывал на то, что даже в Соединенных Штатах демократия в то время была не для всех:

Издали обетованная земля кажется краше, чем на деле. Мы, у которых не только демократической, но и вообще никакой конституции нет, мы естественно склонны верить, что в демократизации государственного устройства заключается панацея против многих общественных зол. Когда-то люди были еще глупее и думали, будто свобода лечит — даже от бедности; однако, с тех пор социалисты успели нам втолковать, что голодные останутся голодными даже при всеобщем избирательном праве. Но в одном старая вера сохранилась: что расовые, национальные или религиозные предрассудки поддерживаются исключительно абсолютизмом, демократия же их не знает и знать не хочет. Как раз социалисты разных наименований особенно старались до недавнего времени вбить в головы эту неправду.

Ибо это неправда, наглая и вопиющая. Демократия сама по себе очень хорошая вещь, мы ее все желаем и добиваемся, но не надо облыжно судить то, чего не будет. Расовые предрассудки, коренятся именно и главным образом в массах. Допущение этих масс ко власти далеко не всегда улучшает положение угнетенных племен. Что пользы евреям от того, что в Румынии конституция? Что выиграли те же евреи от того, что в Финляндии введена самая демократическая в мире избирательная система? Негритянский вопрос в Северной Америке ярко иллюстрирует печальную картину. Здесь, на фоне почти идеального демократизма, полной свободы, широкого самоуправления — расовая ненависть действует в самых чудовищных формах

и в самом беспримесном, очищенном виде. В России или в Румынии пускаются по крайней мере в ход, для оправдания аналогичных явлений, доводы экономического или политического свойства: такая-то народность якобы революционна или якобы эксплуатирует «коренную» бедноту. В Америке никто даже не пытается сочинить что-либо подобное: негры политически кротки, как ягнята, и занимаются почти поголовно ремеслами или низшими видами наемного труда. Во Франции или в немецкой Австрии, чтобы оправдать антисемитизм, ссылаются на громадные богатства Ротшильдов или так называемых венских Quai — Juden; в Америке среди негров нет ни одного крупного состояния. Здесь на лицо простая, голая, ничем не прикрытая антипатия расы к расе, без всякого повода или предлога, так здорово живешь. За то, что Джонсон повалил Джеффри. Это в свободнейшей стране, среди населения, почти поголовно грамотного, и в других случаях — например, в обращении с белой женщиной или с белым ребенком — рыцарски-корректного; это в стране, где ни полиция, ни суд не боятся никакого давления сверху. В такой стране и в такой среде расовая ненависть не раз и не два, а из года в год выливается в такие формы, которые соперничают не только с кишиневской или бакинской резнёю, но прямо с подвигами курдов в армянских вилайетах Турции. Видно, против этой болезни не помогают ни всеобщее голосование, ни всеобщее обучение.

^{«Homo homini Lupus», «Фельетоны», 1913.}

Эта статья относится к тому времени, когда разочарование Жаботинского в демократии достигло своей кульминации. Это разочарование, в сущности, стало уделом всего цивилизованного мира. Гитлер пришел к власти в Германии самым законным демократическим путем. И это продемонстрировало, что демократия не в состоянии поставить преграду перед шабашем самого худшего рода. А по другую сторону границы, во Франции, создавались и падали демократические правительства — каждые несколько недель или месяцев, как свидетельство того, что демократия не обладает ни устойчивостью, ни эффективностью. Эти события —

...больная тема для людей моего поколения. Современная молодежь интересуется этим вопросом очень мало, даже когда она говорит, что действительно хочет понять, является ли строй демократическим или нет. Возможно, этот вопрос все же отчасти «интересен» молодежи. Но для нас, стариков, в нем заключено нечто гораздо большее, нежели простой «интерес». Нам этот вопрос причиняет жгучую боль, приносящую немало страданий. Мы выросли, веря в то, что общество, построенное на всеобщем избирательном праве, на ответственности правительства, способно найти самые лучшие способы излечения всех политических, а в будущем — и социально-экономических бо лезней. Мы сомневались только в одном: сможет ли демократии заживить рану антисемитизма. Ибо тяжело было вспоминать дело Дрейфуса. Но, может быть, оно было единичным исключением?.. И все эти проблемы, кроме разве только одной — антисемитизма, разрешит, упорядочит, исправит демократия. Этой веры мы твердо держались в первые годы после войны. Мы не желали верить своим глазам, когда глаза наши начали видеть нечто иное, совершенно противоположное, противоречащее всей нашей вере. И, может быть, только теперь стало невозможно обманывать себя: нет, не все в порядке с демократией. И для нашего поколения эти слова звучат как пощечина. Или еще хуже — это удар прямо в сердце.

^{«Демократия», «ха-Ярден», 26.10.19.4.}

Велика боль, но еще сильнее — растерянность. Какие выводы можно было сделать из сложившейся неразрешимой ситуации? На том этапе Жаботинский был не в состоянии предложить конкретный выход. Он продолжал превозносить святость демократических принципов, однако советовал истолковывать и применять эти принципы в соответствии с требованиями и обстоятельствами ради того, чтобы сохранить их сущность:

Какой вывод вытекает из всего, что сказано здесь, какой нравственный урок мы могли бы извлечь? Я не могу этого сказать. Во-первых, потому что я этого не знаю. Во-вторых, это не дело сиониста, лишенного родины. Ибо прежде, чем подобные трудности возникнут в нашей собственной стране, у меня будет еще достаточно времени для изучения этого вопроса и размышлений. К свободным организациям типа всех наших партий все это не имеет никакого отношения. Однако даже если мы поглядим со стороны на то, что происходит сегодня в мире, то окажемся лицом к лицу с серьезной проблемой. Мы увидим страны с высокой культурой, в которых самая черная реакция восторжествовала не посредством путча, а с помощью признанной непогрешимой системы всеобщего голосования. Мы увидим истинную, глубоко укоренившуюся демократию, которая не способна управлять из-за того, что всеобщее избирательное право привело к созданию дюжины различных партий, ни одна из которых никогда не будет иметь большинства голосов. Каждую неделю угрожает возникнуть новая политическая комбинация, способная свалить правительство без видимой причины, просто так. В одной из этих стран мы находим ситуацию, в которой демократия видит свою единственную надежду во вмешательстве Папы или феодального офицерского корпуса... Мир «ревизионизма» на каждом шагу требует «ревизии». И я начинаю думать, что так и должно быть. Любой закон нуждается в истолковании, которое приведет его в соответствие с условиями времени. Право на неприкосновенность сохраняет только самая глубокая сущность тех идей, которые для нас святы. Но для того, чтобы защитить эту сущность, нужно иногда не побояться произвести «ревизию» — заново истолковать закон.