Миракулум 2

Татьмянина Ксения Анатольевна

– Илиан красив и молод.

Я недоуменно обернулась от окна. Это было первое, что Витта сказала мне за все утро, а встала она хмурая, измученная, и немая. Я думала, что она и не заговорит со мной.

– Мне кажется, ему нужна не печать, а твоя благосклонность.

Мое недоумение возросло.

– С чего ты взяла?

– Все эти вечера, когда нам приходилось ужинать вместе с ними в трапезной зале, он не сводил с тебя глаз, и разговаривал почти всегда только с тобой.

– Это он отвлекал мое внимание от вассала, чтобы я не мешала его хозяину нагло

пялиться на тебя.

– Может это и так, но я тоже права. Он смотрит на тебя особенно.

– Значит, врет, что не жаждет богатого приданного...

– Не врет.

Откуда такое упрямство в девчонке? И вдруг поняла.

– А, так это твой намек, да?

Витта взглянула на меня, и опять мелькнуло что-то неуловимо схожее с Аверсом. Вот-вот, и она станет холодно убеждать меня в том, что для меня будет лучше...

– Ты намекаешь на то, что мне из замка и уходить-то незачем? Что лучше бы мне обратить свое внимание на Илиана, который красив и молод, и больше не вспоминать ни о чем? Скажи уж прямо - исчезни из нашей жизни.

– Нет. Это не намек. Это предупреждение.

– Еще лучше, - я сглотнула подступившую невыносимую горечь, - тогда ты точно будешь знать, что сказать отцу, когда найдешь его. Я полюбила другого, более достойного человека, и осталась...

– Ты не поняла меня. Я предупреждаю тебя о том, чтобы ты не смела поддаваться этому человеку. Он искренний, я чувствую, а это опаснее всего.

– Витта, я, наверное, дура, но я все равно не могу понять, - о чем ты?

Хотя догадывалась, и эта догадка пугала меня своей невероятностью. Девушка изящно сложила на груди руки, и гордо подняла подбородок.

– Как ты думаешь, легко ли всего за четыре года в условиях полного поражения, под гнетом завоевателей, и, не имея никаких прав, встать на ноги настолько, чтобы был не только свой дом, но и своя мастерская?

– Нет.
– Я смутилась непонятно чего.

– Как ты думаешь, сколько на это понадобится сил? Сколько лет засчитается на самом деле, за один год такой проклятой жизни?

– Много.

– А как ты думаешь, сколько раз моему отцу приходилось защищать и укрывать меня от вседозволенности цаттов? Даже от любого их грубого слова? И ни разу при этом не согнул спины в поклоне новым хозяевам Берега.
– Витта прикусила губу, и продолжила.
– Все это он делал ради меня. Я никогда не думала об этом так серьезно, как сегодня ночью.

Я смиренно молчала, потому что надо мной вершился сейчас самый строгий суд, который только существовал для меня. И приговор решал всю мою жизнь.

– Он, правда, никогда не заговаривал со мной о тебе. Но, хоть я тогда и была еще ребенком, однако, не полной дурой. Последний день, когда я видела его счастливым, был тот самый один единственный день, - в который мы встретились. И больше никогда.

Слова давались ей тяжело, и Витта опять прервалась. Далеко не детское напряжение чувств отражали ее лицо и сомкнутые крепким узлом руки.

– И слепому ясно, почему... и меня это приводило в бешенство, порой настолько, что я его ненавидела. Вместе с тобой

в придачу, хотя не помнила даже твоего лица. Это потом уже, во время нашей поездки с тобой и Соммом, я решилась спросить его, - как же так вышло, что ты цатт, а он, не смотря на это... конечно, он ответил, что происхождение здесь ни при чем. Что об этом не знала даже ты сама, потому что в то время у тебя не было прошлого. Он и про карты мне сказал.

Каким тяжелым был вокруг воздух, что его я начинала вдыхать с трудом, как тягучую воду. Меня сдавила, словно в тисках, целая буря мучительных по своей остроте чувств. И больно, и счастливо, и стыдно, и обморочно страшно.

– Я была просто в ужасе, а он сказал... что когда-нибудь я пойму, и дай бог, пойму не тогда, когда мне самой придется выбирать, как ты выбирала. Вообщем...
– она глубоко вздохнула.
– Я не знаю, как быть. Илиан устраивает мне побег, и ты останешься здесь одна. Я предупреждаю тебя, что если ты допустишь свадьбу с Эльконном, или ответишь взаимностью Илиану, то я клянусь, что когда-нибудь я тебя убью. Мой отец заслуживает счастья, как никто другой, тебе ясно? Пусть это ты. И если он испытывает к тебе... что-то, то ты не посмеешь отвернуться от него к другому, и предать его!

При последних словах, она взмахнула рукой, и пригрозила мне пальцем. Ладонь у нее тряслась, то ли от предстоящей злости на мое предательство, то ли от силы ее клятвы, что убьет.

– Я пойду к себе в комнату, и, пожалуйста, не заходи ко мне.

Я кивнула. Витта нервно ушла. Кинувшись лицом на подушку, я тихонько завыла, без слез. Меня затрясло, как при плаче, и я почувствовала, как сильно я устала, и как мало во мне осталось сил. Солнце уже высоко поднялось, когда я, ослабев, провалилась в сон, как в гулкий колодец.

Глава четырнадцатая

Разбудил Илиан. В комнате Витта не зажигала свечей, и потому скудного слабого света с окна было недостаточно уже для того, чтобы четко видеть лица. И к лучшему. Сначала по темным коридорам, потом между комнат, и площадь, мелькавшая в окнах, все больше разворачивалась к противоположной стороне от ворот. Значит, были в замке Эльконна такие ходы, которые позволяли, не спускаясь вниз, переходить из палат в палаты. Освещенная галерея с масляными плошками сменилась высоким каменным сводом с квадратными колоннами, на каждой из которых горело по факелу.

Я сняла два, какие можно было вытащить из колец. Илиан с Виттой шли впереди меня быстрым шагом. Сводчатый коридор вывел нас в залу, которая, по-видимому, служила комнатой для больших торжеств. Она была пустынной, без мебели, но высоко к плафонам уходили тяжелые гардины у окон, и со стен спускались большие старинные гобелены с бахромой у самого низа.

– Это самое лучшее место.
– Сказал помощник.
– Палаты находятся далеко от ворот, и масштаб пожара будет больше, чем в маленьких комнатах. Соседняя зала для пира. Там в первую очередь поджигай кресла и мягкие валики, а потом, как здесь, гардины и гобелены.