Мириад островов. Строптивицы
Шрифт:
— У тебя мой сын. Ты ведь не животное…
— Не совсем животное, — с ехидцей вставил его собеседник.
— …не животное, чтобы рожать в стылой норе, да ещё под зиму.
— Как насчет спячки? — снова спросил Коль. — У медведей вот так всё и происходит. Спят — родят, спят — кормят. До самой весны священной.
Тогда палач ввалился в хижину, едва не пропахав макушкой борозду в гнилой потолочной балке. Выдернул дружка из кокона и влепил звучную пощёчину.
— Такой язык ты, надеюсь, понимаешь? Немедленно собирай шмотьё и пошли отсюда. Не хочешь ногами — на руках понесу. Я так велю.
Магическая фраза вроде бы усмирила Коля, и он сказал:
—
В самом деле: прошло даже чуть меньше времени, когда морянин вышел сам, закутанный в довольно пристойный плащ с капюшоном. В руках он держал наплечный мешок с завязками.
— Вот и отлично. Ты мой раб. Я твой хозяин. Понял? — спросил Фальбер.
Тот кивнул.
Брошенная деревенька находилась примерно в двух фарсангах от Марсалии, так что им хватило спешно нанятой двуколки. Как они не побоялись, что беременного вывернет из кузова, — не знаю. Будущий отец рысил позади на смирном мерине, а вожжи держал тот самый проводник.
Ну конечно, ко мне не обратились, да я бы их и не принял. Зачем?
Обосновались мои бывшие приятели в самом «Вольном Доме». Не на верхнем, «чистом» этаже, а внизу, где по традиции находились баня, камера для, так сказать, передержки и процедурный кабинет. Чем они там занимались — не знаю, вряд ли злоупотребляли физическими нагрузками, а вот половое сношение, как я знал от моих прелестниц, морянам всегда и всеконечно идёт на пользу. Подпитывает того, что внутри. Помогает материнским органам сформироваться в нужную сторону.
Наряжали и выводили Кола в женском и свободном. Уточню — в землянском, вертдомском. Большая Семья не просто богата, у них скапливаются целые залежи редкостей, далеко не всегда конфискованных. Её члены, в особенности старый мейстер Годомер, сначала нехорошо косились на морянина, но потом чадолюбие всё преодолело.
Двое детишек появились на свет в самые морозы, будто и впрямь медвежата в берлоге. Такие же крошечные. Как уж там наш друг справился — не знаю и не хочу даже выяснять. Повитухами вызвались быть две моих девочки — они знали, что мужское дитя появляется из утробы либо через пупок, что при этом развязывается, либо через тот орган, что у птиц называется «клоакой». Дед на радостях вмиг изобрёл малым имена: Лойто и Эрвульф. Кола, как и прилично истинному ба-инхсану, встал с ложа скорби на следующий день и вполне здравым.
Нет, всего-навсего здоровым.
Ба-нэсхин ни в чём не знают меры. Если они вручают свою жизнь и судьбу кому-то другому, то уж до конца и без оглядки. Их не надо принуждать к клятве, не стоит ловить на обмолвках и подбирать подходящие ключевые слова. Они верят в судьбу, прицепленную к шее каждого подобно альбатросу из сказки, так, как немногие землянцы верят в Бога.
Кола вручил свою судьбу палачу.
Нет, последнее вышло не из-за любви и привычки, в том числе и к боли. Сам Кола мне однажды пояснил, что плотские упражнения для морян и без того сопряжены с некоей мукой и им приходится её перемалывать. (На письме получается парадокс.) Вот родят они по сравнении с этим легко и оттого не чувствуют особой тяги именно к своему дитяти. Боль и наслаждение для них расположены ближе, чем для землянца, и как бы не существуют одно без другого.
Примерно через месяц после родов Фаль вывел свою как бы супругу за пределы городских стен. (Фигурально — жизнь их и так пребывала вне всяких и всяческих границ.) Они обещали друг другу
Вот только зачем Фаль повелел своему задушевному приятелю нарядиться в длинное платье поверх десятка нижних юбок и накинуть на голову и стан кунье покрывало замужней дамы? По возникшей за время беременности Кола привычке? Гордился союзом и возникшим благодаря ему потомством? Есть такая слабинка у наших мейстеров.
Ибо для через два после их отбытия ко мне наведалась Супрема в количестве трёх персон. Вели они себя достойно и уважительно: понимали, что встреча с ними сама по себе не подарок.
А дальше начались расспросы. Как давно и по какой причине сошлись эти двое. На каких основаниях я полагаю, что Коломба — вовсе не Коломбо (таково женское окончание имени). Сколько лет мы с ним знакомы и из-за чего возникло знакомство. Вписаны ли моряне мужского пола в мою лицензию и прописан ли там весь перечень доставляемых ими услуг. Нет, уверили они меня под конец, меня и не подумают ни в чём обвинять. Более того, мне, даже если я сам так решу, воспрепятствуют свидетельствовать во вред. Только в пользу пары, обвиняемой в смертном грехе. (А это означало, что я никак не попаду в тяжёлые, нежные лапы какого-нибудь внучатного племяша мейстера Годи.)
Наконец, от меня отстали, весьма учтиво предупредив, что выезжать из Марсалии и вести с кем-либо переписку, явную и тайную, мне воспрещено. А то куда хуже придётся.
Но зачем переписываться с загородом, если можно поговорить кое с кем в самой Большой Дырке?
К великой моей печали, самого главного предотвратить не удалось. Оповестить молодожёнов было никак невозможно — под фонарём оказались все мои клиенты вкупе с их домашними. О моих девицах и юношах даже речи не было — по причине сугубой очевидности вопроса. И поэтому как только наши любовники ступили ногой на причал, их тотчас арестовали, повязали и проводили — не в сам город, а снова в «Вольный Дом», где было уже набито под завязку всякого пришлого люда.
Сие положение можно было считать почти льготным. В камерах тепло и сухо, солому меняют регулярно, стража в основном из своих — в большом семействе друг за друга отвечают, всем кагалом ведь не сбежишь. И грудничков тем паче с собой не утащишь.
Собственно, винили во всём одного Кола: его партнёр лишь находился под строгим дознанием. И допрашивали одного Кола — можно сказать, по-семейному. Пытатели — не простые наёмники, присягают городу и маэстрату, а вы как думали? И стряхнуть эту клятву далеко не так просто, как рукавицу. Некоторые из них платятся за неповиновение головой.