Мириад островов. Строптивицы
Шрифт:
— Велень не годится, — сетовал в её отсутствие брат Зефирант, — слишком много краски берёт. Бомбицина редка и тоже так себе. Опять же хлопок — это снова Скондия. Привозное. Резьба на печатных досках после двадцатой копии залохматилась по краям, а краска и подавно вся слезла. И уж раскрашивать — семь потов сойдёт!
— Со своим любимым многоцветьем ты перехватил, — отвечал я на такие вопли душевные. — Но ведь гравировщик работает не с одним деревом. Медь уж точно ничего впитывать не станет. А чёрное — это даже изысканно.
— Нет, ты представляешь, сколько надо времени для того, чтобы
Мы рассуждали так, будто не было иных проблем. Ни с бумагой, ни с краской, ни вообще.
Это было в самом деле так. Жизнь в клостере движется по линейкам, что заранее расчерчены свинцовым стилом, как бумага, подготовленная для писца.
Но мы совсем позабыли о подарке, нам обещанном, и тем более не ведали о причине, породившей его как следствие.
На следующий урок Экола притащила объёмистый мешок и стала выгружать его содержимое на пол.
Оказывается, мать-аббатиса, почтенная Артемизия, весьма обрадовалась, что «девчонки» перестанут к ней лезть. Без знания письма, как она говорила, и грязное бельё не перечтёшь, тем более не выполнишь работу сестры-эконома, сестры-келарницы и сестры — старшей певчей. Буквы, цифры и ноты ведь обозначаются сходными закорючками.
Так вот, за то, что мы взялись за обучение преемниц, нам преподнесли пузырёк с кристалликами канифоли, коробку с зубным порошком из толчёных морских раковин (забава высокородных монахинь), кучку белой глины на дне чашки и, в довершение, комок чего-то грязно-зелёного и слипшегося.
— Мы стираем бельё в едком растворе… — начала объяснять Экола.
Ну да, мы сами ведь этим не обременялись. Сдавали им и своё грязное бельё. Правда, брат Эвфорбий, который устроил на кухне бесперебойную подачу котлов от водопровода на плиту, соорудил им черпалку-мерник для щёлока…
— …едва перельёшь, всё стираное расползается, — продолжала она будто в лад моим мыслям. — А мы шутки ради попробовали там тростник подержать — грязный, с полу. Вот что получилось. Распустился весь, а когда его положили на плоский камень, стал с той стороны как лакированный.
Я помнил притчу о том, как родилась первая бумага. Один инок, рассердясь на несправедливость приора, порвал рубашку зубами и хотел сжечь её на плите, чтобы уничтожить улику. Но влажное тряпьё лишь высохло и обратилось в гладкую лепёшку, на которой можно было писать.
— А канифоль зачем? Для скрипки брата-псалмопевца? — спросил Зефирантес.
— Клей, — ответила Экола. — Мы попробовали им покрыть. После этого писать стало легче. А то грифельных досок не хватает и кору обдирать мать-садовница не велит.
Что мел и каолин вбивают в бумагу, дабы стала плотнее, мы и так знали. Правда, нам не приходилось делать это самим. Но ведь никогда так много её и не требовалось?
Разумеется, то, что мы произвели, процарапав резцом медные листы, полученные от Глебиона через посредство брата-коннетабля, то бишь главного конюха, предназначалось не для робкой кучки любознательных монахинь. Монастырь решил торговать нашей «библией для бедных», украшенной хоть и черно-белыми, но весьма красивыми миниатюрами из Священной Истории. Буквы, короткие
В скриптории нас занимали всё меньше. Чтобы не толкали под локоть, нам выделили в дормитории крошечную келейку на двоих, с широким окном — чтобы никто из клира не задыхался от вони алхимических реактивов.
Идеи кипели в голове нашего дитяти Западного Ветра, как бельё в плотно закрытой кастрюле. Что добавлять в чернила, чтобы они были достаточно липкими и не растекались? Льняное масло — или можно обойтись лещинным или из семян сурепки? Из чего варить сырьё? (Этот термин также коренился в банно-прачечном ремесле.) Братья-колумбаны давно брали подаяние не только съестным, но и никуда не годными обносками, и клич «Старьё берём» стал привычным для всех больших и малых поселений. В обмен на тряпьё жители получали всякие безделки, смастерённые чернецами на досуге, а наш аббат от торговцев — отменную бумагу по льготной цене.
— Знаешь, я тут попробовал добавлять в краску лак, похожий на тот, которым покрывают для защиты деревянные обложки, — говорил я, ибо меня тоже охватило безумие. — По-моему, получилась достаточная глютинация чернил, чтобы держаться на меди и не расползаться по бумаге. В смысле, что они стали более липкими.
— Медь, — рассеянно говорил Зефирантес. — Слишком крепка, чтобы глубоко резать.
— Ну разумеется, золото было бы лучше, — подхватил я. — И серебро, и серебришко, то бишь платина, и свинец.
— И кислота мало протравляет, разве что смесь двух различных. Знаешь, я тут заложил несколько опытов: с обрывками пеньковой верёвки, мешочным волокном, сосновой хвоей и опилками.
— Это ты из-за канифоли додумался? — спросил я.
«И по аналогии с верёвкой висельника, которую палач режет кусками и продаёт на счастье», — подумал про себя.
— Представь себе, ведь получилось кое-что. Призрак желаемого, тень потребного — зловонные материи волокнистой структуры, которые надо приводить в чувство большим количеством воды. Стоило бы точнее рецептуру подобрать и пропорции. Кислотно-щелочная коррозия иногда бывает непомерно велика. Но, в сущности, целлюлоза может получиться из чего угодно, лишь бы состав был изначально волокнистым.
«Откуда взялось имя новинки? — подумал я также, переводя его термин на привычную латынь. — Из-за келейности наших опытов?»
— Послушай, брат, но зачем тебе столько первичного вещества? — я поймал себя на том, что невольно употребляю алхимический жаргон. Или грубое его подобие. — Никто на свете не сумеет употребить в дело такое количество.
— Слишком медленно идёт работа, слишком кропотливо приходится трудиться над оригиналом, который снашивается под напором неумолимого времени, — пробормотал Зефирантес. — Притом более половины моих стараний тратится на то, чтобы начертания одного и того же знака были неотличимы. Это безусловный тупик.