Мириад островов

Мудрая Татьяна

— Да уж и не помню.

— Покрываешь его.

— Как и он меня. К чему теперь прятаться.

— Ты понимаешь, что в Верте нет территории, свободной от допросов? В отличие от Рутена, где стражник, арестовывая, проговаривает стандартную фразу?

— В том смысле, что «каждое ваше слово может быть обращено против вас»? Да. Я врежу себе чистосердечием?

— Нет. Но и не помогаешь.

— Это у нас разве не частная беседа? В смысле неофициальная. Предварительная.

— Нет. Просто мягкая. Из уважения к твоим заслугам.

— Кажется, вы могли погодить, пока я не воспитаю своих собственных внуков, — печально усмехнулась Галина. — Из уважения к моим заслугам. Хотя не буду чваниться: не столь они велики.

—

Вот тут как раз напротив. В этих делах ты не была рутенкой. Что стоит куда как многого.

— Тогда почему мне не дают ни малейшей поблажки…отсрочки?

Еле поправилась. Поблажек, судя по всему, ей накидали хренову кучу.

— Я так думаю, отсрочка будет не такой долгой. Кажется, моя болезнь скоро изъест меня изнутри.

— Суд уже идёт. Он начался куда раньше, чем я переступил порог твой темницы. Приговор есть плод, созревающий на древе суда. Рассуди сама: как можно отсрочить сходное с природным?

— В Рутене считают природное врагом человеческого.

— Ты сгущаешь краски. Не может такого быть — жители того места лишь не замечают очевидностей. Неверующий по своей сути рутенец живёт в хаосе, не замечая того. Думает, что единственный в мире порядок — его собственный. На самом деле уже у его необученной природы есть некий баланс, некая равновесность, и следующий шаг не выбирается простым броском костей. Ныне природа Рутена сторонится людей и отступает, тем самым натягивая тетиву лука. Но стрела неизбежно ударит.

— А в Верте такого не хотят. Для обеих стран. И способны передавать своё Равновесие дальще.

Салахэддин радостно кивнул:

— Ты поняла. Это исхоженная вдоль и поперёк истина, но так, как ты произнесла эти слова, говорят лишь озарённые. А теперь я прочту тебе твою будущую судьбу. Кара твой неизбежна вовсе не потому, что мы жестоки не склонны прощать. Но потому что тебя притягивает, желает для себя земля Вертдома. Что я и мои помощники можем сделать? Если тебя казнят неправедно, ты попадёшь в рай, мы, твои судьи, и без того отягощённые смертями других, — в мерцающий ад. Надеюсь, он сможет повернуться к нам другой стороной и в конце выпустить наверх. Всё это, ручаюсь, тебе уже говорили. Но если тебяс не казнят, когда казнь справедлива, то земля возмутится и восстанет против всех. Ты видела, как это бывает.

— Я умру не за грех — за Рутен. Потому что Верт создан, чтобы держать собой Большую Землю.

Кади покачал головой:

— Только не думай, что мы вымогаем у тебя кровь. Что не ищем легчайшего пути для Гали бану Алексийа.

«Вот как, значит, они работали с отцом».

— Твоя вина безусловна. Брак, заключённый опрометчиво и по настоянию одной стороны. Упрямство и непонимание намёков, что направлены были к вящей твоей пользе. Дитя, зачатое и выношенное в искажённом твоей порочностью мире — и себе на пагубу. Закон тут не терпит двусмыслицы: нужен выкуп беды всей твоей жизнью. Ты слушаешь меня спокойно?

— Да, но внутри меня всё бунтует. Прости. Жизнь — она так хороша.

— Ты верно о ней полагаешь. Она великолепна — но прекрасна лишь в своих мимолетных набросках, эскизах, а не как долговременная и благоустроенная длительность человека. В ней самой заключено и вечное стремление человека убежать от самого себя в сторону смерти. Оттого Запределье наше так изменчиво и двулико.

— Так смерть не страшна?

— Во всяком случае, она — большее благо для человека, чем заключение. Не твоё — всеобщее. Любая тюрьма не отличается от воли в принципе. Ведь большинство людей добровольно ограничивает себя неким фантомом: воздвигает вокруг себя стены нравственности, обычая, закона. Тебя не удивляет, что я, так сказать, рублю сук, на котором воссел?

— Может быть. Но я слушаю.

— Теперь ты близка к пониманию сути. В истинном мире нельзя ни убыстрять, ни замедлять, ни погонять, ни торопить. Всему есть место и своё время на земле.

И с этой цитатой из Кохелета судья

удалился.

Приходил он ещё не однажды. (Собственно, и тот самый первый диалог был составлен из разновременных кусков.) Держался почти свойски — вливал в себя немеряное количество чая, изливал пространные философские рассуждения. Галина вставляла в этот бурный поток одну-другую реплику, не больше. Иногда кади попадал на явление Барбе, и тогда они на первый взгляд вовсе не обращали внимания на клиентку. Какую уж прибыль извлекал Салахэддин из от этих бесед — одному Богу было ведомо. Кажется, Галина не выдавала никаких порочащих сведений. И вообще, такие беседы повторялись слишком часто, чтобы вызывать у неё жгучий интерес. Даже остерегалась своей болтовни она уже на автомате.

Чем хороша предопределённость: чётко предвидя свой финал, можно не бояться всего остального.

Поэтому когда неким поздним утром за Галиной явились люди в красном, чтобы предъявить её, наконец, судейской коллегии, она ничуть не встревожилась.

Во времена её детства ходил такой анекдот. Заключённому, долгое время томившемуся в камере-одиночке, сообщают, что сейчас его поведут на пытку. «Слава Богу, — отвечает он. — Хоть какое-то разнообразие».

Надела не самое лучшее, но и не самое скромное своё платье, серое с муаровым узором, заново переплела косу и надела кружевной чепец — после рождения дочки не хотелось заострять внимание на своём воинском статусе. Подхватила юбки — заводить в клеть её не собирались, вели по лестнице. Двое впереди, двое позади.

В просторном зале второго этажа, до упора набитом людьми, ждал Салахэддин и еще несколько судейских по виду особ, в шафрановых мантиях и белых с жёлтым обмотах. И Орихалхо напротив судей. Первые сидели в ряд на довольно высоких пухлых табуретах, как принято в Сконде. Орихалхо и Галина, которую подвели к подруге, значительно возвышались бы над ними, если б не расстояние, которое это скрадывало.

— Игниа Галина бинт Алексийа, победительница рутен, — выговорил кади весь её новый титул. — Мэс Орихалхо из рода готийских ба-нэсхин, её сподвижница и супруг по закону. Суд пристально и нелицеприятно вник в ваше дело и вынес приговор. Игнию Галину бинт Алексийа, коя повинна в нарушении святыни брака, но более ни в чём, повелеваем обезглавить так, чтобы по возможности не причинить ей ни душевного, ни телесного ущерба, сиречь боли, муки и напрасных угрызений совести. Совершить это надлежит через два захода солнца. Мэс Орихалхо, коя в ходе процесса обвинила сама себя в потакании естественным склонностям, своим и супруги, счесть виновной в том ущербе, что ей причинён, и посему не налагать никакого особенного наказания. Лишь настоять на присутствии мэс Орихалхо при смерти игнии Галины бинт Алексийа. Что до их соответчика и совиновника, Рауди ибн Яхья Огневолка, отсутствующего здесь по причине телесной скорби, единственным возможным и приемлемым наказанием для него будет опёка за девочкой из лона игнии Галины бинт Алексийа, не обретшей пока имени. Также лежит на нём надзор за приданым её матери, конфискуемым в пользу безымянной. Освободиться от налагаемой на него обязанности он сможет, лишь выдав дитя замуж со всей возможной пристойностью и соблюдением его, дитяти интересов, или в связи со смертью оного дитяти, от чего спаси нас и его Вседержитель. Ничего более для вас троих суд предпринять не может.

А теперь, игния Гали, подойди к нам.

Кажется, ноги ей отказали. По крайней мере, она их под собой не чуяла: будто двигалась по воздуху. Или по воздушным шарикам, насыпанным понизу толстым слоем.

— Мы обошлись с тобой, возможно, куда хуже, чем про тебя решили на небесах, — мягко сказал Салахэддин, поднимаясь ей навстречу и становясь лицом к лицу. — Ибо положены границы человеческой свободе решений, и мы не имели права их нарушить. Однако то, что помещается в эти границы, мы постарались соблюсти. Удовлетворена ли ты нашим решением по поводу дочери?