Мириад островов

Мудрая Татьяна

Потом стали облачать в шелка, аксамит и парчу. Благодарение богам, хоть клистира до того не вставили, чтобы наряда не испортила. Тоже бывало в обычае.

Бандье и кюлот — длинные, что твоё трико, ткань податливая, упругая, почти эластик. Тугой шёлк нижних покровов чуть вяжет ноги, заставляет выступать горделивой павой. Туфельки, в которые уже сейчас вставляют ноги, похожи на бальные, каблук рюмкой, материя фиолетовая в мелкую розочку.

Наконец, на голову и плечи с шелестом падает само Платье. Ткань двойная

шёлковая, похожая на грогрон или гроденапль, но гибкая, где надо — обрисовывает контуры, где не надо — низвергается водопадом лиловых складок. Сшито настолько искусно, что ни шнуровки, ни крючков почти не требуется.

— Орри, кто пожертвовал такое чудо? В отцовых каталогах местных товаров такого не числится.

— В них много чего не числится. Мифрила, к примеру. Или маринованных сильмарилей.

Юмор, однако. Откуда что берётся.

Кружева на головку, о которых поётся в старинном русском романсе, решили не надевать. Равно как и косынки в декольте.

— Вот смушковую накидку с куколем возьми — осень хоть и тёплая, да ветер часто с севера налетает. Не годится, чтобы тебя на людях дрожь пробивала. Позже людям на руки сбросишь.

Орихалхо уже стояла в своём лучшем платье: не том, ярко-синем, но простом, белом с алой строчкой вышивки по подолу и рукавам, с туго заплетенной косой и во всех экзотических боевых регалиях. Но более ни в чём.

— А ты?

— Я холода не боюсь.

— Где это? Ну, всё.

— Морские окрестности замка, рядом с нохрийской часовней. Тебе есть о чём просить своего бога?

— Я ни разу с ним не говорила, пока была в Верте. Разве вот гимн чужой пропела. Боюсь, он меня теперь и лицом к лицу не узнает.

— Тогда говори, пока нас ведут. Он услышит.

В самую последнюю минуту, когда девы-наряжальщицы с поклоном удалились, Орихалхо вспоминает совет главного исполнителя и, как была в ожерельях, заваривает горстку сухих листьев в особом каменном чайничке и, немного подумав, кладёт на такое же блюдце два овсяных коржика.

— Только дурмана не надо, Орри. Хватит с меня вчерашних снов наяву.

— Нет его там.

— И обезболивающего.

— Как скажешь.

Впрочем, никуда они отвар не выплеснули — зачем добру пропадать.

Явились за ними, как только из пиал вытряхнули последние чаинки, с блюдца — крошки. Распахнули дверь, окружили и повели вниз. Четверо алых с руками на эфесах сзади, четверо серых алебардщиков — спереди: народ раздвигать. «Таки моей старшей была комната, — подумала Галина. — Без засова и охраны — лишь со свитой перед дверьми.».

Глаза её тем временем искали среди толпы знакомые лица. Тхеадатхи — вполне цел и здрав. Рауф. Ба, даже сын Моисеев притащился — тризну по всем правилам организовать. Ей до безумия хотелось встретиться глазами с Барбе или хотя бы с Рауди, но она понимала, что это сущий вздор.

— Тебе страшно, —

проговорила Орихалхо.

— Было бы удивительно, если нет. Все умные люди боятся. А я, знаешь, всю жизнь хотела с ними сравняться.

— Стоило бы тебе погуще питья заварить. Да как рассчитаешь — вон на меня почти не действует.

— Вчера с того получилась беда, и сегодня, пожалуй, было бы не лучше. Ты большую лепёшку на какой воде замесила?

Та с удивлением обернулась, даже замедлила шаг.

— Орри, ведь ты и мне понемногу всё время подмешивала, так? Прошлый раз на эти твои дрожжи вино попало. С того я и замешкалась. А ближе к ночи, без тебя, Барбе…

— Знаю.

— Мы с ним сошлись. Он ведь тоже ребёнка от меня пожелал.

— Знаю.

— Орри. Это ведь ты его подучила. Ты моё душевное устройство как никто понимаешь.

— Барбе — куда лучше моего. И что? Твоя спина оттого чешется?

— Я поняла. Это в него я была влюблена. Он мне и тебя подставил в качестве замены, и братца своего, лишь бы в самой себе не копалась. Оттого мне без него и мёд был не сладок, и соль не солона.

— Ты всегда хотела невозможного, — вздохнула Орри. — И не мне тебя укорять.

Вокруг следили за их разборкой вполголоса почти благоговейно.

— Достойные иньи, — сказал один из амирских гвардейцев. — Грешно вас поторапливать, но впереди ждут.

Они зашагали дальше. По мере продвижения сами стены, как показалось Галине, начали содрогаться и рождать в себе гулкий ритм.

— Барабаны смерти, — пробормотала Орихалхо. — Они извлекли из тайников барабаны смерти. Их делают из ствола вековых синих кедров, когда те рушатся в бурю, обтягивают кожей павших в бою коней или мулагров и бьют в них поочерёдно обеими ладонями, пока те не сотрутся в кровь.

А ритм словно выталкивал их обеих из пределов замка.

Из тяжёлых, гнетущих стен — на простор.

Где сладко пела морская окарина.

И там барабаны, прогремев последний раз, смолкли.

…То был небольшой амфитеатр наподобие тех, что Галина видела в Италии, только половина, обращённая к замку-горе, была куда более крутой, а выходящая на морской берег — плоской. Процессия появилась из низких, широких ворот, похожих на те, из которых выпускали на арену зверей и гладиаторов.

И круг из песка, на окраине которого её ожидали судья, палач и его подручные, был ослепительно белым.

Галина отделилась от остальных, сбросила меха на руки одного из «красных» и пошла вперёд.

— Игниа Гали, — сказал Салахэддин, — мы дали тебе время и возможность выбора. Ты ею не воспользовалась. В последний раз тебе предлагается покинуть нашу землю и быть счастливой вне её. Мы с тобой лукавили: в Рутене ты не останешься нищей сиротой. Конечно, чем дальше ты думаешь, тем больше рискуешь, что всё сорвётся. Твое решение?