Мировая история в легендах и мифах
Шрифт:
Ольга покачала головой недоверчиво: мыслимое ли дело! А путник сказал серьезно:
— Придет время — сама все увидишь, как оно за лесом.
— Какое! У меня и обувки-то на дорогу нет.
— Сама увидишь, — повторил он и улыбнулся. Только тут заметила, что губы у него посинели от холода.
— На Плесковщине-то, поди, у нас зимой не бывал раньше? У нас зимы лютые.
— Не бывал.
— А у вас зимы каковы?
Он задумался.
— У нас зимы иные… Ветер да песок, песок да ветер!
Подумала: «Разве ж бывает
Темно как, ночами-то, поди!» Но решила поверить: ведь за волоками, за Лыбутским лесом может быть что угодно, да и люди там вовсе не такие, как у них, — там и диких древлян веси, и еще сказывали ведь, что и с песьими головами люди за лесом есть.
— А лодочник ты добрый, — сказала она.
— На родине моей озеро есть. С рыбаками, случалось, ходил.
И она в ответ отчего-то разговорилась, разболталась, хотя обычно за ней разговорчивости не водилось, да все болтала о пустяках: про рыбаков выбутских, про то, какая рыба у них в реке ловится. Надоела, поди. А он слушал, кивал и все улыбался.
Выходя на берег, человек поскользнулся, упал в снег, поднимался неловко. У нее сжалось сердце — показалось, что никак босой он под длинной своей одеждой. Подумала: не может этого быть, почудилось! И все-таки куда идет он, чужестранец, одетый не по-зимнему, неумелый, неловкий, посиневший от холода? Пожалела, что в лодке не спросила, куда он идет и зачем. Но теперь уж поздно. И кто изранил-то его так?
Он уже был далеко, когда она вспомнила про рукавицы, закричала:
— Эй, путник, вернись, рукавицы-то!..
Тот обернулся, махнул рукой: ничего, мол. И продолжил путь.
Она тогда задумалась: кого же это перевезла она в Выбуты и что ему надо здесь? И у кого бы потом ни расспрашивала, никто этого длинноволосого странника в Выбутах, оказывается, не видел. А рукавицы оказались как нельзя кстати.
Но сейчас долго думать о странном путнике ей было некогда, потому что на другом берегу показались всадники. Одеты богато. Она поняла: полюдники.
Один спешился.
— Эй, там, переправу! — Голос был властный.
— Пошевеливайся, дурак! Переправу князю! — басом рявкнул другой.
Она и не подумала приналечь на весло. Не торопилась. Сапоги вон какие добрые, не босой, подождет.
— Пошевеливайся!
Наконец князь уселся в лодку, всадники ускакали. А она рассматривала его.
Немолод. Короткая борода, перевязь с мечом, кольчуга, волчья шуба поверх. И глаза цвета волчьего меха. И — та же нездешность, ладность, какие замечала она в отце.
— Чего воззрился? — строго спросил князь, явно неуютно чувствуя себя под погожим взглядом нежнолицего, веснушчатого гридя.
Ольга, одной рукой держа весло, другой стащила беличью вытертую шапку, тряхнула головой, и по плечам рассыпалось огненное золото, а князю показалось — по всей заснеженной реке и берегам. Волосами своими она гордилась — мыла травами.
Приподнял
— Так ты… девица. Как звать?
— Хельга, — назвалась почему-то как отец называл, не как мать. Так суровее казалось. Нахлобучила шапку, — Скажи, князь, зачем весь нашу каждую зиму полюдьем примучиваешь?
Он засмеялся, и смех у него был приятный, рассыпчатый. И лицо изменилось — из угрюмого и будто старого стало как у озорного мальчишки.
— Смела… Вот прикажу лошадьми тебя разорвать за такие речи, — предположил уже шутливо и глядя на нее с еще большим любопытством.
Хотел подсесть к ней поближе, протянул руку — дотронулся до волос. Лодку сильно качнуло, чуть не опрокинуло.
— А ну сиди смирно! — прикрикнула Ольга. — Переверну вот сейчас, и пустая будет твоя угроза.
Он повиновался — а что ему еще оставалось? В челне он был в ее власти — и смотрел на нее, не отрываясь.
Снег все падал и исчезал в черной воде полыньи.
Посмотрела на князя опять. И сказала ни с того ни с сего (за что потом сильно себя корила):
— За перевоз плата положена. Маслом, медом, рыбой вяленой, пшеном. Хлебом тоже можно.
Он рассматривал ее чуть ошеломленно:
— Плата?! Разве не почет тебе, не счастье — князя киевского везти?
Тут бы промолчи она, склони голову, загладь дерзость! А она:
— Ну так почет и счастье я тебе как повоз [156] на полюдское подворье привезу. Почет — в плетенке, счастье — в горшке.
156
Дань.
На другом берегу реки князя встречали «огнедышащие» всадники — веселые, гикающие, натягивали поводья, задирая лошадям головы. Один из них едва удерживал под уздцы огромного оседланного жеребца.
Ольге стало страшно своей дерзости: довезет князя до берега, а потом? Вдруг и впрямь прикажет своим «полюдским» схватить ее? Ведь от них никуда не убежишь: найдут, догонят. Одна она.
Князь заметил ее испуг, хотел попугать грозным взглядом, но девчонка в своем испуге была смешной, как ежонок, и он не смог сдержать улыбки:
— Дерзости ты непомерной, Хельга-перевозчица.
Игорь ступил на берег, тяжело припечатав снег каблуком — как княжьей печатью.
Она видела, что на берегу он обернулся и все смотрел на нее, засыпаемый снегом.
Она поскорее оттолкнулась от берега, и вскоре и берег, и князь пропали за снежными хлопьями. И от этого ей стало почему-то невыносимо грустно, как от потери. А почему — и сама не могла понять.
Потом — привязала лодку, взяла весло и багор и пошла домой. Кончена переправа до весны: да и устала она ломать каждое утро лед, словно прозрачную, но упрямую судьбу. Ломай, не ломай — с зимой не сладить! Ее власть.