Мировой кризис
Шрифт:
Что-то происходило, и это «что-то» имело непосредственное отношение к общему делу концессионеров, но никакое «волшебство» не позволяло поднять завесу – разбуженные два года назад неведомые силы направляли действия других, совершенно незнакомых людей, выстраивающих здание истории своими руками. По камушку, по кирпичику.
Разговор не складывался, обсуждать странный визит Баркова и невзрачного господина в котелке никто желания не испытывал, рано или поздно всё разъяснится, так зачем строить умозрительные предположения? Ева слушала музыку, из-под полуприкрытых век наблюдая за певицей в кремовом
Нежданная суета началась со стороны двустворчатых дверей с зеркальными стеклами, ведущими из ресторана в холл гостиницы. Возникший тихий шум походил на нарастающий морской прибой. По рукам пошли листки, похожие на экстренный газетный выпуск, слышались потрясенно-недоумевающие вскрики, некоторые военные поднялись со своих мест и едва не бегом направились к выходу. На сцену выскочил конферансье, прервал девушку в кремовом, что-то прошептал ей на ухо. Певица закрыла лицо ладонями.
– Merde… – Тимоти первым обратил внимание на возникшую сумятицу. – Прохор, что такое? Пожар?
– Не похоже.
Вершков быстро оценил обстановку, приметил мальчишку, раздававшего всем желающим листки, покинув стол, выхватил один.
Прочитал. Перекрестился.
– Да что… – повторил Тимоти. – Война?
Зал в общем порыве встал и запел, господин, сидевший за фортепиано, взял первые аккорды. Было видно, что часть дам, присутствовавших в ресторане, плачут.
– Государственный гимн, – громко шикнул Прохор. – Мадам, мсье, надо встать!
Иностранцев пробрало до костей – подхваченная разноголосым хором мелодия, торжественная и, как казалось, печальная звучала не гимном, а молитвой, да и была таковой в действительности. Едва отзвучали последние ноты, посетители начали спешно расходиться, остались лишь постояльцы «Виктории» и несколько господ в статском.
– Мсье Вершков? – выдавил потрясенный увиденной сценой Робер. – Я… Мы… Это…
– Вот, сударь! – Прохор вытянул руку, в которой был зажат одностраничный выпуск «Санкт-Петербургских ведомостей», отпечатанный всего полтора часа назад.
– Я не читаю на русском!
– Дайте, – потребовала Евангелина. Пробежалась взглядом по строчкам, на католический манер коснулась большим пальцем лба, губ и груди. – Пресвятая дева… Это манифест императора об отречении!
– Отречении? Каком?! Почему?!
– Подождите, я попытаюсь перевести, официальный русский сложнее разговорного… Господним изъявлением сын наш, государь наследник-цесаревич Алексей Николаевич почили… Боже, умер престолонаследник, внезапная болезнь!
– Что делается, а?.. – вздохнул Тимоти. – Дальше?
– Император Николай полагает, что сейчас… Пребывая в неизбывном горе… Не понимаю! Да, вот: передаем наследие наше дяде нашему великому князю Николаю Николаевичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского… Заповедуем править делами государственными в полном и нерушимом единении… Больше ничего особенного. Царское Село, дано сегодня, в три часа и пять минут дня. Подписи: Николай, министр двора генерал-адъютант граф Фредерикс… Наследный принц! Пресвятая
– Я родился в республике, – осторожно сказал Монброн. – И не совсем понимаю монархические традиции, особенно русские, тут все иначе, нежели в Европе. Получается, скончался маленький дофин? Верно?
– Да, – подтвердила Евангелина.
– Но почему тогда отрекся император? И в пользу дяди? У Николая есть другие дети!
– Девочки. Женщина в России вправе наследовать только если не осталось претендентов мужского пола, а таковых сколько угодно. В манифесте сказано, что охватившее его горе не позволяет впредь отправлять возложенные Богом и народом обязанности.
– Выходит, да здравствует император Николай III? – тихо сказал доктор. – И я почти не сомневаюсь, что… Вы должны понять.
– Вот не нужно таких заключений! – горячо сказал мистер О’Донован. – Док, вы что, окончательно спятили? При чем тут мы?
– Граф Барков ездил за книгой. Книга напрямую связана с нашим общим делом. Его сиятельство привез с собой из резиденции царя незнакомца, похожего на полицейского шпика, и они уединились наверху с лордом Вулси для крайне важного разговора. За нами следят. Тимоти, ты взрослый человек – должен сделать выводы!
– Док, ну зачем видеть призраков за каждым углом?! Мало мне Джералда с Робером, как помешались на мистике! Ойген, ты здесь самый старший и умный, что скажешь?
Господин Реннер привычно отмалчивался до поры, но когда взгляды концессионеров обратились на скромного австрияка, даже благовоспитанный Монброн отпустил пару словечек, заставивших бы покраснеть отъявленных клошаров из квартала Марэ.
Сущность Хагена из Тронье впервые за два года возобладала над материальным телом Ойгена Реннера. Он снова будто состарился на десять-пятнадцать лет, пробилась борода, цвет глаз сменился с бледно-голубого на васильково-синий с оттенком льда. Прохор, узрев эту метаморфозу, зажмурился и помотал головой. Убедившись, что зрение не обманывает, попятился на шаг и привычно сунул руку в карман пиджака, где лежал складной нож. Чертовщина!
– Хаген? – Ева сдвинула брови. – Ты вернулся? Почему?
– Я никуда и не уходил, госпожа моя Кримхильда, – ответил бургундский мажордом. – Всегда был рядом. На ткани появляются новые узоры, нить времени скручивается в узлы, которые развязывать не нам, цвета радуги меняются…
– Это он про что? – шепотом спросил Тимоти.
– Кеннинг, иносказания, привычные эпохе Хагена, – отмахнулась Ева. – Хаген, я хочу спросить…
Ничего не вышло – как и во времена рейнской эпопеи тело физическое не выдержало: Ойген рухнул как подкошенный, на губах появилась пена. Хорошо хоть обошлось без судорог. Подбежал обеспокоенный метрдотель.
– У юноши epilepsia, – немедленно вступился доктор Шпилер. – Обычный приступ, ничего страшного. Позовите людей, его надо отнести в номер…
– Чудеса, – шепотом сказал Прохор, видевший, как грозный бородач с глазами убийцы моментом заместился обличьем господина Реннера, едва тот потерял сознание. – Ох, барин, не было у нас печали… Связались с бесовством.
Глава четвертая
С севера на юг