Мировой порядок
Шрифт:
Послевоенную политику Японии часто описывают как «новый пацифизм»; на самом деле все значительно сложнее. Прежде всего данная политика отражает молчаливое признание американского доминирования и взвешенную оценку стратегического ландшафта и императивов выживания в долгосрочной перспективе. Послевоенная правящая элита Японии приняла конституцию, разработанную американскими оккупационными властями – со строгим запретом на военные действия, – исключительно под давлением обстоятельств. Либерально-демократическую ориентацию конституции эта элита выдала за свое «изобретение» и подтвердила приверженность принципам демократии и международного сообщества сродни тем, которыми вдохновлялись в западных столицах.
В то же время лидеры Японии адаптировали уникальный демилитаризованный статус страны к долгосрочным стратегическим целям. Они преобразовали пацифистские «стороны» послевоенного порядка (запрет на военные действия) в необходимость сосредоточиться на других ключевых элементах национальной
83
Накасонэ выступил с речью в Гарварде, в ходе международного семинара молодых лидеров, мероприятия, цель которого – установление контактов с американской академической средой. Он утверждал, что в интересах «упрочения дружбы и сотрудничества между Японией и США» обороноспособность Японии следует всемерно укреплять, а отношения с американским партнером должны основываться на равноправии. Став три десятилетия спустя премьер-министром, он приступил к реализации этих инициатив – при поддержке Рональда Рейгана.
На первом этапе послевоенного развития Япония прибегла к намеренному самоустранению из соперничества холодной войны, что позволило сфокусироваться на программе экономического развития. Япония де-юре примкнула к лагерю развитых демократий, но – публично рассуждая о пацифизме и приверженности единству мирового сообщества, – отказалась присоединиться к борьбе идеологий. Результатом такой стратегии явился период поступательного экономического роста, сравнимый разве что с эпохой революции Мэйдзи. За двадцать послевоенных лет Япония сумела восстановить статус ключевого игрока на глобальной экономической арене. «Японское чудо» вскоре даже бросило вызов американскому экономическому превосходству, однако в последнее десятилетие двадцатого века былой рост остался в прошлом.
Социальная сплоченность и национальное единство – вот основные условия этой замечательной трансформации. Они проявились и как ответ на современные вызовы. Именно они позволили японскому народу справиться с последствиями разрушительного землетрясения 2011 года, цунами и ядерным кризисом (Фукусима) – по оценкам Всемирного банка, это самые дорогостоящие стихийные бедствия в мировой истории, – продемонстрировать поистине удивительные образцы взаимопомощи и национальной солидарности. Финансовые и демографические проблемы сегодня являются главными внутренними заботами, и, в некоторых случаях, к ним подступают в равной степени решительно. В каждом начинании Япония черпает из своих ресурсов – с традиционной верой в то, что национальная «сущность» и культура сохранятся, сколько бы «корректировок» ни проводилось.
Драматические изменения в балансе сил неизбежно будут восприняты японским истеблишментом как стимул к новой адаптации японской внешней политики. Возвращение сильного национального руководства во главе с премьер-министром Синдзо Абэ дает Токио шанс действовать ради фактических интересов страны. В декабре 2013 года японское правительство представило документ, из которого следует, что «по мере роста напряженности вокруг Японии… стране надлежит предпринимать активные усилия в соответствии с принципами международного сотрудничества», включая укрепление «сдерживающего» потенциала Японии и, при необходимости, «возможность отражения угрозы». Обозревая меняющийся ландшафт Азии, Япония все четче формулирует стремление стать «нормальной страной», конституция которой не запрещает военные действия, и готова вступать в союзы. Важнейшим вопросом азиатского регионального порядка является определение степени этой «нормальности».
Как и в другие ключевые моменты своей истории, Япония движется в сторону переопределения собственной роли в международном порядке – конечно, с далеко идущими последствиями для региона и за его пределами. «Примеряя» новую роль, она оценивает, тщательно и хладнокровно, баланс материальных и нематериальных сил с учетом роста могущества Китая и Кореи и влияния этих факторов на безопасность Японии. Она также изучает целесообразность и полезность альянса с США применительно к задаче обеспечения широких взаимных интересов; еще Япония принимает во внимание и вывод американских войск из трех зон военных конфликтов. Свой анализ Япония проводит, если грубо, опираясь на следующие характеристики: постоянный альянс с США; адаптация к возрастанию роли Китая; все более националистическая внешняя политика. Что в итоге окажется доминирующим или же выбор сведется к сочетанию этих трех вариантов – зависит от оценки Японией глобального баланса
Индия
В Японии западное вторжение – во всех смыслах этого слова – изменило ход исторического развития нации; в Индии оно способствовало превращению великой цивилизации в современное государство. Индия с давних пор пребывала в точке пересечения мировых порядков, воспринимая и формируя ритм и темп их взаимодействия. Ее роль определялась не столько политическими границами, сколько богатством и разнообразием культурных традиций. В индуистской традиции, которой придерживается большинство населения Индии, отсутствует фигура мифического основателя, но эта традиция жила тысячелетиями и породила несколько других. Ее историческая эволюция прослеживается, смутно и неполно, через синтез древнейших гимнов, легенд и ритуалов, созданных вдоль течения Инда и Ганга и на плато и равнинах на севере и западе страны. В индуистской традиции данные специфические словесные формы выступают как «артикуляции» основополагающих принципов, предшествовавших любым письменным текстам. В своем многообразии и «многоохватности» – тексты повествуют о деяниях божеств и излагают философские идеи, причем того размаха, который, скорее всего, в Европе трактовался бы для каждой идеи как заслуживающий определения религии, – индуизм, как считается, демонстрирует и доказывает конечное единство многообразия, отражая «долгую и изобилующую невероятными метаниями историю духовных поисков человечества… одновременно всеобщую и бесконечную».
После объединения – которое происходило с четвертого века до нашей эры по второй нашей и позднее, с четвертого по седьмой век, – Индия породила культуру грандиозного влияния: буддизм распространился из Индии в Бирму, на Цейлон, в Китай и Индонезию, а индийское искусство и каноны государственного управления «мигрировали» в Таиланд, Индокитай и далее. Когда же единство разрушалось – а это случалось нередко, – Индия распадалась на конкурирующие княжества и становилась лакомой добычей для захватчиков, торговцев и искателей духовной истины (некоторые из них выступали сразу под несколькими «личинами», например, португальцы, прибывшие в Индию в 1498 году «в поисках христиан и пряностей» [84] ); набеги чужеземцев Индия стоически терпела, а их культуру в конечном счете поглощала, впитывая в собственную.
84
Так заявил португальский мореплаватель Васко да Гама правителю Каликута (нынешний индийский город Кожикоде, в ту пору центр мировой торговли пряностями). Да Гама и его команда верно оценили возможность прибыльной торговли пряностями и драгоценными камнями. Вдобавок они искренне верили в предание о «потерянном царстве пресвитера Иоанна» – могучего христианского владыки, который, как полагали многие средневековые (и считают некоторые современные) европейцы, правит где-то в Африке или в Азии.
Китай, до наступления современной эпохи, навязывал собственную «матрицу» обычаев и культурных моделей захватчикам столь успешно, что захватчики со временем превращались в настоящих китайцев. Напротив, Индия побеждала чужеземцев не тем, что обращала их в свою религию или приобщала к культуре, а тем, что относилась к их притязаниям с великолепным равнодушием; она интегрировала их достижения и разнообразные доктрины в ткань индийской жизни, причем сама никогда не выказывала чрезмерного благоговения перед любым иноземным «чудом». Захватчики могли возводить величественные строения и памятники, словно убеждая себя в своих успехах на фоне раздражающего индийского бесстрастия, однако народы Индии крепко держались за «ключевую» культуру, вызывающе непроницаемую для чужого влияния. Основополагающие религии Индии не вдохновлялись пророческими видениями мессианского толка; скорее, они свидетельствовали о бренности и хрупкости человеческого бытия. Они предлагали не личное спасение, а утешение неразрывностью судьбы.
Мировой порядок в индуистской космологии периодизируется по чрезвычайно протяженным, невероятно долгим циклам – каждый длится миллионы лет. Царства гибнут, вселенная исчезает, но затем создается вновь, и возникают новые царства. Все волны захватчиков (персы в шестом веке до нашей эры, Александр и его бактрийские греки в четвертом, арабы в восьмом веке нашей эры, турки и афганцы в одиннадцатом и двенадцатом, монголы в тринадцатом и четырнадцатом, Моголы в шестнадцатом и европейские нации следом) оказывались помещенными в эту вневременную «матрицу». Их действия могли доставлять хлопоты, но на фоне бесконечности истории выглядели попросту ничтожными. Истинную природу человеческого опыта ведали только те, кто пережил и преодолел эти временные потрясения.