Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход
Шрифт:
Бёртон собрался гневно возразить, но промолчал. Когда заговорил, заговорил он спокойно:
— Во-первых, все, что я сделал на Земле, красноречивее любых моих напечатанных на бумаге слов. Я стал другом и защитником для многих евреев.
— Последнее утверждение всегда предваряет нападки на евреев, — возразил Таргофф.
— Может быть. Тем не менее, даже если все, о чем говорит Руах, правда, тот Ричард Бёртон, которого ты видишь перед собой в этой долине, — это не тот Бёртон, что жил на Земле. Думаю, все люди переменились до какой-то степени, оказавшись здесь. Если нет — значит, это люди, неспособные меняться. Таким лучше умереть.
За четыреста семьдесят шесть дней, прожитых у этой Реки, я многому научился, многое узнал. У меня есть способности
— Ненависть к евреям — это нечто, заложенное от рождения, — сказал Таргофф. — Это входит в плоть и кровь. Никаким волевым усилием от этого не избавиться, разве только если ненависть не угнездилась слишком глубоко, или если у человека очень сильная воля. Звонок звенит, и собака Павлова выделяет слюну. Только произнесите слово «еврей», и условные рефлексы идут, на приступ твердыни совести неевреев. Так же как при слове «араб» то же самое происходит у меня в сознании. Но у меня есть очень веские основания ненавидеть арабов.
— Я уже достаточно времени потратил на просьбы, — проговорил Бёртон. — Либо ты меня принимаешь, либо отвергаешь. В любом случае ты знаешь, что я предприму.
— Принимаю, — ответил Таргофф. — Раз ты способен менять воззрения, то и я тоже. Я с тобой вместе работал, вместе ел хлеб. Я привык считать, что неплохо разбираюсь в людях. Скажи, если бы все планировал ты, что бы ты стал делать?
Таргофф внимательно слушал. Когда Бёртон закончил, он кивнул:
— Очень похоже на мой план. А теперь…
Глава 16
На следующий день, почти сразу после завтрака, за Бёртоном и Фрайгейтом явилось несколько охранников. Таргофф пристально посмотрел на Бёртона, и Бёртон понял, о чем тот думает. Но делать было нечего — пришлось тащиться во «дворец» Геринга. Тот развалился в большом деревянном кресле и дымил трубкой. Он предложил Фрайгейту и Бёртону сесть и угостил их сигарами и вином.
— Время от времени, — объявил он, — мне хочется расслабиться и поболтать с кем-нибудь кроме моих коллег — не все они достаточно умны. А особенно я люблю поболтать с теми, кто жил после моей смерти. И с людьми, в свое время знаменитыми. Пока у меня и тех и других маловато.
— Многие из ваших пленников-израильтян жили после вас, — возразил Фрайгейт.
— А, евреи! — Геринг устало взмахнул трубкой. — С ними беда. Они знают меня слишком хорошо. Стоит мне с ними заговорить, они мрачнеют, как тучи, да и убить меня многие из них пытались, так что спокойно я себя рядом с ними не чувствую. Не сказать, чтобы я имел что-то против них. Я не особенно люблю евреев, но у меня было много друзей среди них.
Бёртон покраснел.
Геринг затянулся и продолжал.
— Наш фюрер был великий человек, но и его отличали кой-какие глупости. Одна из них — его отношение к евреям. Что до меня, то я о них и не особо думал. Но Германия в мое время была антиеврейской, а человеку надо шагать в ногу со временем, если он хочет чего-то добиться в жизни. Хватит об этом. Даже здесь от них прохода нет.
Он еще немного потрепался, а потом задал Фрайгейту множество вопросов о судьбе своих современников и об истории послевоенной Германии.
— Если бы у вас, американцев, была хоть толика политического разума, вы бы должны были объявить войну России, как только мы капитулировали. Мы бы стали вместе с вами бороться с большевиками, и мы бы их разгромили.
Фрайгейт не ответил. Потом Геринг рассказал несколько «смешных» — жутко глупых историй. Потом попросил Бёртона рассказать о том, что тот пережил до того, как воскрес в долине.
Бёртон удивился. Узнал ли Геринг об этом от Казза, или среди рабов есть осведомитель?
Он подробно рассказал обо всем, что произошло с того мгновения, как он открыл глаза и оказался там, где парили тела людей, до
— У инопланетянина, Моната, есть предположение, что какие-то существа — зовите их «Кто-то» или «X» — наблюдали за человечеством с тех самых пор, как оно рассталось с обезьяньим обличьем. Не меньше двух миллионов лет. Эти сверхсущества каким-то образом вели записи о каждой клетке каждого человеческого организма, когда-либо жившего — вероятно, от момента зачатия до момента смерти. Теория странная, но не более, чем Воскрешение человечества и превращение этой планеты в сплошную речную долину. Записи, вероятно, осуществлялись в то время, когда их объекты были живы. А может быть, эти сверхсущества улавливают какие-то колебания из прошлого — так, как мы на Земле видели свет звезд таким, каким он был за тысячу лет до того.
Монат, правда, настаивает на первой теории. Он не верит в путешествия во времени — даже в самых ограниченных пределах.
Монат считает, что существа «X» хранили эти записи. Как именно — этого он не знает. Но эта планета была придумана и переделана для нас. Очевидно, это огромный Мир Реки. Во время нашего путешествия вверх по Реке мы говорили с десятками людей, рассказы которых не оставляют сомнений в том, что они попали на нынешнее место жительства из разных частей Земли. Один был жителем Северного полушария, из высоких широт, другой — из Южного. Если соединить вместе их описания, создается картина планеты, преобразованной в одну, непрерывно изгибающуюся речную долину.
Некоторые люди, с которыми мы разговаривали, были тут убиты или погибли от несчастных случаев и снова воскресли в тех краях, по которым пролегал маршрут нашего путешествия. Монат говорит, что записи о воскресших людях до сих пор существуют. И как только один из нас снова умирает, это регистрируется, а потом запись где-то — может быть, под поверхностью этой планеты — проигрывается в устройствах, преобразующих энергию в материю. Тела были воспроизведены такими, какими были в момент смерти, а потом в них были введены омолаживающие средства. Может быть, это происходило в той самой камере, где я очнулся. Потом снова была сделана запись, а сами тела уничтожены. Записи были заложены в устройства, находящиеся под землей, — материализующие энергию конвертеры, использующие для работы, по всей вероятности, тепло горячего ядра планеты, и они воспроизвели наши тела на берегу Реки, неподалеку от питающих камней. Я не знаю, почему люди второй раз воскресают не там, где умерли. Но я не знаю также, почему сначала у нас совсем не было волос, и почему у мужчин до сих пор не растут бороды и усы, почему мужчины воскресли обрезанными, а женщины — девственными. И вообще — почему мы воскресли. Зачем? Кто бы нас сюда ни поместил, не позаботился о том, чтобы рассказать нам зачем.
— Дело в том, — сказал Фрайгейт, — дело в том, что мы не те же самые люди, какими были на Земле. Я умер. Бёртон умер. Вы умерли, Герман Геринг. Все умерли. И нас нельзя вернуть к жизни!
Геринг звучно пососал трубку, уставился на Фрайгейта и спросил:
— Почему нельзя? Я живу снова? Ты это отрицаешь?
— Да! Отрицаю — в каком-то смысле. Вы живете. Но вы не тот Герман Геринг, что родился в Мариенбадском санатории в Розенхайме в Баварии двенадцатого января тысяча восемьсот девяносто третьего года. Вы не тот Герман Геринг, крестным отцом которого был доктор Герман Эппенштайн, еврей, перешедший в католичество. Вы не тот Геринг, который сменил фон Рихтхофена после его смерти и продолжал посылать самолеты против армии союзников даже после того, как война окончилась. Вы не рейхсмаршал гитлеровской Германии, не беженец, арестованный лейтенантом Джеромом Н. Шапиро. Эппенштайн и Шапиро, ха! И вы не тот Герман Геринг, который покончил с собой, приняв цианистый калий, когда его судили за преступления против человечества!