Миры Филипа Фармера. Т. 6. В тела свои разбросанные вернитесь. Сказочный пароход
Шрифт:
Бёртон прикрыл ладонями глаза (при этом металлический цилиндр лег ему на плечо) и уставился туда, куда указывал чужак. Там он разглядел слабо светящееся небесное тело, размеры которого составляли около одной восьмой диаметра полной луны. Отняв руки от глаз, он спросил:
— Звезда?
— Наверное, — ответил Монат. — Похоже, я рассмотрел еще несколько слабо светящихся небесных тел на небе, но я в этом не очень уверен. Узнаем, когда наступит ночь.
— И как вы думаете, где мы находимся?
— Не знаю.
Монат указал на солнце:
— Оно
— Почему вы так думаете? — спросил Бёртон.
— Я заглянул в свое. Там миски и чашки, и все они сейчас пусты, но наверняка должны наполниться.
К Бёртону вернулось ощущение реальности. Существо — таукитянин! — рассуждало так прагматично, так разумно, что стало чем-то вроде якоря, к которому Бёртон мог привязать свои ощущения, пока они снова его не покинули. И потом — несмотря на отталкивающую чужеродность таукитянина, он излучал дружелюбие и открытость, которые согревали Бёртона. Кроме того, любой представитель цивилизации, способной преодолеть многие триллионы миль межзвездного пространства, наверняка располагал крайне ценными знаниями и возможностями.
От толпы стали отделяться другие люди. К Бёртону неторопливо шагала группа, состоявшая примерно из десятка мужчин и женщин. Некоторые разговаривали, а другие молчали, широко открыв глаза. Похоже, на уме у них никаких определенных намерений не было — они просто двигались, словно туча, подгоняемая ветром. Поравнявшись с Бёртоном и Монатом, люди остановились.
Замыкавший группу человек привлек особое внимание Бёртона. Монат определенно человеком не был, а этот был либо недочеловеком, либо человеком доисторическим. Ростом он был чуть выше пяти футов, приземистый и с могучими мускулами. Голова его, выступающая вперед, сидела на присогнутой, очень толстой шее. Лоб человека был низкий и скошенный, а череп узкий, удлиненной формы. Огромные надбровные дуги нависали над темно-карими глазами. Нос представлял собой мясистую нашлепку с выгнутыми дужками ноздрей, а массивные челюсти выпячивали тонкие губы. Наверное, когда-то его кожу покрывали густющие волосы, но теперь он был так же безволос, как и все остальные.
Громадные ручищи человека выглядели так, словно им под силу выжать воду из булыжника.
Он все время оглядывался, будто боялся, что кто-то крадется сзади. Когда он приближался к людям, те отшатывались.
Но вот к нему подошел мужчина и сказал получеловеку что-то по-английски. Очевидно, мужчина вовсе не ожидал, что будет понят, он просто пытался выразить дружелюбие. Голос у него оказался какой-то хрипловатый. У подошедшего — мускулистого юноши ростом футов в шесть — было красивое лицо — так решил Бёртон, когда незнакомец стоял к нему анфас — но в профиль черты его
Когда он обратился к получеловеку, тот слегка подпрыгнул от неожиданности и уставился на улыбающегося юношу глубоко посаженными глазами, а потом улыбнулся, обнажив здоровенные крепкие зубы, и что-то сказал на незнакомом Бёртону языке, а потом ткнул себя в грудь пальцем и произнес слово, звучавшее, как Каззинтуитруаабемсс. Позднее Бёртон узнал, что так зовут доисторического человека и значит это: «Человек-Который-Сразил-Длинного-Белого-Клыка».
Кроме троглодита, в группе было пятеро мужчин и четверо женщин. Двое мужчин были знакомы по земной жизни, а один из них был женат на одной из женщин. Все подошедшие оказались либо итальянцами, либо словенами, умершими в Триесте примерно в тысяча восемьсот девяностом году, но Бёртон никого из них не знал лично.
— Вы, — сказал Бёртон, указав на мужчину, который говорил по-английски, — шаг вперед. Как вас зовут?
Мужчина растерянно шагнул вперед и спросил:
— Вы англичанин, верно?
Говорил он на среднезападном диалекте американского английского, отличавшемся некоторой небрежностью.
Бёртон протянул ему руку и сказал:
— Ну. Я буду Бёртон.
Молодой человек вздернул отсутствующие брови и оторопело переспросил:
— Бёртон? — Потом наклонился и уставился в лицо Бёртона. — Неужто… Быть не может…
Он выпрямился.
— Меня звать Питер Фрайгейт. Ф-Р-А-Й-Г-Е-Й-Т. — Он оглянулся и проговорил еще более напряженно: — Трудно говорить связно. Знаете, все просто в шоке. У меня такое чувство, словно я на части разрываюсь. Только… вот они мы… снова живые… снова молодые… и никакого адского пламени… то есть пока никакого вроде бы. Родился в тысяча девятьсот восемнадцатом, умер в две тысячи восьмом… из-за того, что натворил этот инопланетянин… только я на него зла не держу… он, знаете, только защищался.
Голос Фрайгейта сорвался и перешел в шепот. Он нервно усмехнулся, глядя на Моната.
Бёртон спросил:
— Вам знаком этот… Монат Грраутут?
— Не то чтобы так уж знаком… — ответил Фрайгейт. — Я на него по телеку насмотрелся, конечно, и начитался про него, и наслушался.
Он протянул Монату руку так, словно ждал, что ее оттолкнут. Монат улыбнулся, и они обменялись рукопожатием.
Фрайгейт сказал:
— Думаю, неплохо бы нам держаться друг дружки. Нам может понадобиться защита.
— Почему? — спросил Бёртон, хотя отлично понимал почему.
— Вы же знаете, как испорчено большинство людей, — сказал Фрайгейт. — Как только они привыкнут к тому, что воскресли, они начнут драться за женщин и еду и за все, что только им понравится. И еще я думаю, что стоит подружиться с этим неандертальцем, или кто он там такой. Из него отменный боец получится.
Казз, как его стали называть потом, казалось, жутко хочет, чтобы его приняли в общество. В то же время он с крайним подозрением относился к любому, кто подходил к нему поближе.