Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы
Шрифт:
— Да нет, со мной такого никогда не бывает.
— Да? Вообще-то, конечно, когда ты была маленькой, то не была такой уродливой, чтобы избегать улиц. А я даже в переулках и то не чувствовал себя очень уж счастливым. И все из-за этих чертовых собак! Вечно они гавкали на меня и кусали. А раз такое дело, то пришлось мне постоянно таскать с собой большую палку и дубасить тех тварей, что приставали ко мне, да так, чтобы кишки вон. Но скоро я обнаружил, что мне достаточно всего лишь посмотреть на них особым образом. Й-и-их, как они неслись от меня, подтявкивая! Не хуже, чем тот дряхлый черный спаниель вчера. Почему?
По мере того как я рос, я с каждым днем ощущал, что чары Гъяги становились все сильнее. На улицах я ловил на себе их все более гнусные взгляды. А когда шел по переулкам, то чувствовал, будто здесь самое мое место. Наконец настал такой день, когда при переходе улицы у меня стали потеть руки и холодеть ноги, стало сохнуть во рту и было тяжело дышать. И все потому, что я стал взрослым Пейли, а проклятие Гъяги становится тем сильнее, чем больше волос вырастает на твоей груди.
— Проклятие? — переспросила Дороти. — Некоторые называют это неврозом.
— Это проклятие.
Дороти не ответила. Она снова посмотрела на свое колено, и на этот раз он убрал руку. Во всяком случае, ему так или иначе пришлось бы это сделать, так как они подъехали к асфальтированной улице.
По дороге к перекупщику старья он говорил все на ту же тему. И когда они вернулись в лачугу, он продолжал развивать ее.
На протяжении тысяч лет, которые Пейли провели на мусорных кучах Гъяги, за ними пристально наблюдали. Так, в древние времена для священников и воинов Ненастоящих вошло в обычай наносить внезапные визиты обитателям свалки всякий раз, когда достигал половой зрелости сильный и непокорный Пейли. Они тогда выкалывали ему один глаз или отрубали руку или ногу, или какой-либо другой член тела, чтобы тот навсегда запомнил, кто он есть и где его место.
— Вот почему я потерял эту руку, — прорычал Старина, махнув культей. — Страх Гъяги перед Пейли сотворил со мной такое.
Дина покатилась со смеху.
— Дороти, правда в том, что он однажды ночью хлебнул лишнего и на железнодорожных путях полностью отключился, — сказала Дина. — Его рука попала под колеса товарного поезда.
— Да конечно же, конечно, так оно и было. Но этого бы не случилось, если б Ненастоящие не действовали своей зловредной черной магией. В нынешние времена они, вместо того чтобы калечить нас в открытую, используют колдовство. У них уже кишка тонка делать это самим.
Дина презрительно засмеялась:
— Все свои психопатические идеи он почерпнул из чтения комиксов и журналов, где печатаются всякие таинственные истории, и из этих бредовых книжонок, а еще из дурацких телепрограмм типа «Бродяга Ух и динозавр». Я могу перечислить все рассказы, из которых он украл идеи.
— Ты все врешь! — зарычал Старина.
Он ударил Дину по плечу. Та отшатнулась от удара, затем качнулась назад, кренясь в его сторону, словно противостоя сильному ветру. Старина снова ударил ее, на этот раз прямо по багровому родимому пятну.
Дороти открыла было рот, чтобы выразить свой протест, но Гамми, положив ей на плечо жирную, потную ладонь, приложила палец к губам.
Дина рухнула на пол от сокрушительного удара. Она больше не пыталась встать. Вместо этого она, опершись на руки и колени, поползла к укрытию за большой железной плитой. Голой ногой он толкнул Дину в зад так, что та повалилась лицом вниз и застонала. Ее длинные и жесткие черные волосы упали ей на лицо и на родимое пятно.
Дороти, шагнув вперед, хотела схватить Старину за руку. Гамми остановила ее, пробормотав: «Все нормально. Оставь их».
— Полюбуйся на эту чертову блаженную бабу! — фыркнул Старина. — Тебе известно, почему я вынужден выбивать дурь из нее, когда все, что мне надо, — это тишина и покой? Да потому что я выгляжу как чертов дикарь, троглодит, а им полагается избивать своих баб до умопомрачения. Вот почему она водит со мной дружбу.
— Ты — ненормальный лгун, — тихо произнесла Дина из-за плиты, медленно и задумчиво баюкая свою боль, словно память о ласках любимого. — Я пришла к тебе жить, потому что пала так низко, что ты оказался единственным мужчиной, который захотел бы меня.
— Она отставная наркоманка из высшего общества, Дороти, — заметил Пейли. — Ее никогда не увидишь без платья с длинными рукавами. Это потому, что ее руки все в дырках. Это я сдернул ее с иглы. Мудростью и чародейством Настоящих Людей, когда злой дух изгоняется громкими заклинаниями, я освободил ее от проклятия. И с тех пор она живет со мной. Не могу избавиться от нее.
Да возьми хоть тот беззубый мешок. Я ни разу не ударил ее. Это доказывает, что я не какой-то там ублюдок, избивающий женщин, верно я говорю? Я бью Дину, потому как ей это нравится, она сама хочет этого, но я никогда не бил Гамми... Эй, Гамми, этот вид лечения тебе не очень-то по вкусу, а?
И он засмеялся своим невероятно грубым, хриплым хо, хо, хо.
— Чертов брехун ты, вот ты кто, — бросила Гамми через плечо, поскольку сидела на корточках и крутила на телевизоре ручки настройки. — Ты же мне и выбил почти все зубы.
— Я выбил лишь несколько гнилых пеньков, которые у тебя так или иначе выпали бы. Сама виновата, нечего было путаться с тем О’Брайеном в зеленой рубахе.
Гамми хихикнула:
— Не думай, что я бросила гулять с тем О’Брайеном в зеленой рубахе только потому, что ты вкатил мне пару оплеух. Вовсе нет! А бросила я потому, что ты был получше его.
Гамми снова хихикнула. Она встала и, переваливаясь, пошла через всю комнату к полке, на которой стоял флакон с дешевыми духами. В ее ушах раскачивались громадные медные кольца, туда и сюда колыхались внушительные бедра.
— Посмотри на это явление, — произнес Старина. — Как два мешка с кашей в бурю.
Но глаза его следили за ними с одобрительным огоньком, а увидев, как она щедро поливает дурно пахнущей жидкостью свою грудь величиной с подушку, он схватил ее в объятия и зарылся своим огромным носом во впадину между грудями, восторженно втягивая запах.