Миры Филипа Фармера. Том 5

Фармер Филип Хосе

Мюллер усаживается на место, покраснев и сжав кулаки.

— Я вовсе не заносчива, — говорит она, — а ваша реплика оскорбительна для правительства. Вы отошли от темы. Вы…

Ататюрк: Напротив, это вы отошли от темы. Вы напускаете туману, пытаетесь сбить нас с намеченного курса.

Мюллер беззвучно шевелит губами.

— Что она сказала? — спросил Кэрд у пациента по имени Петр Вилланова Абдулла. — Это ведь по-русски, да?

— …твою мать! — со смехом сказал Абдулла. — Старое русское ругательство. Я уже много лет его не слыхал!

Бриони Лодж заявила, допив бокал «дикой индейки»:

— А по-моему, они все отрепетировали заранее. Чиновники

знают, на что идут, участвуя в передаче, и в эфир не допустили бы никого, кто способен вот так завестись. Это все сплошная пропаганда, а цирк они устраивают, чтобы зрители не скучали.

Входная дверь открылась, и вошел, сияя, один из хозяев — он тащил ящик с бутылками.

— Эй, люди! — провозгласил вошедший, Севринг Пу Аньяти. — Я приволок выпивку! У друзей призанял. Теперь долго отдавать придется, ну да наплевать!

Несмотря на поднявшийся гвалт, Кэрд продолжал смотреть «Интервал». Тбилиси, первый секретарь отдела Планирования Перевозок, напомнил, что опрос, проведенный среди 34 % населения, показал, что 79 % из этого количества против отмены нынешней системы. Ататюрк оспорила эти результаты, заявив, что опрос вели только среди консервативно настроенных граждан, выявив их по анкетным данным. Ясно, что они выступают против любых радикальных перемен. Тбилиси возразил, что опрос проводился выборочно, с помощью компьютера. Ататюрк посмеялась и пригрозила испробовать на Тбилиси свою погонялку. Ее команда выборочно проверила двадцать три тысячи опрошенных, и компьютер показал, что все они консерваторы. А ведь выборочная проверка должна была выявить и других, если бы они были.

Тбилиси ответил, что это для него — потрясение, но все же ему не верится, что Ататюрк права. Однако он непременно сообщит об этом начальнику Бюро Общественного Мнения.

Информация будет перепроверена, и о результатах своевременно сообщат публике.

— Ага, своевременно, — сказала Бриони, возвращаясь на место с бокалом джина. — Понимай так, что если люди забудут об этом, то и доклада никакого не понадобится.

Собравшиеся в студии, управившись с разными пустяками и отпустив несколько низкопробных шуточек, вновь вернулись к теме разговора. Официальные лица предложили несколько возможных решений проблемы. В итоге все сошлись на том, что все надо оставить, как было. Отменить старый порядок нет никакой возможности. Единственный выход, по мнению Ататюрк, заключался в снятии ограничений на количество детей. Тогда в грядущих поколениях появятся творчески мыслящие люди, которые и решат эту задачу. Ататюрк признавала, что на это потребуется много времени и могут возникнуть новые проблемы. Как можно что-то изменить, когда на пути столько препятствий?

— С меня хватит. — Кэрд встал и протянул руку Брибни. — А ты как?

— Я уж давно отключилась.

Глава 29

В последующие десять дней Кэрд выяснил, что в его новой личности развился сильный элемент сострадания. Оно всплыло из глубин, как левиафан, как добрый Моби Дик, и поглотило его.

Если Кэрд видел, что кто-то несчастен, он старался по мере сил утешить его. Он не успокаивался до тех пор, пока не извлекал человека, как он говорил, из пучины уныния. Он творил добро, где только мог. Он проводил долгие часы в разговорах с одинокими людьми, хотя их количество превышало его возможности. Он не оставил без внимания и ганков — вернее, это они не оставили его без внимания. Что бы ни говорили заключенные, ганки тоже люди, и многие из них одиноки и несчастны. Кэрд разговаривал с ними, шутил

и даже выполнял их мелкие поручения. Он знал, что из-за этого некоторые из них и многие пациенты считают его шестеркой.

На одном из сеансов доктор Брускино сказала:

— Вы становитесь яркой индивидуальностью. Некоторые пациенты даже называют вас «святой Джефф». Другие… «святой Зануда».

— Злые языки всегда найдутся — а может, они просто не понимают.

Она покачала головой:

— Честно говоря, я в недоумении. В каком-то смысле вы — радость психика, в других — полный крах.

— Я и сам этого не понимаю. Но мне и не надо ничего понимать для того, чтобы быть. Быть — вот что важно. Делать. Действовать. На фиг философию!

— Ну что ж, если ваша деятельность идет на пользу вам и другим… Но вы уж чересчур активны. Вы теряете вес.

— Я стараюсь соблюдать умеренность в еде. Пока мне это хорошо удается.

— Пища кажется вам вкусной?

— Очень вкусной. Но тяги к перееданию у меня нет. Я все время чувствую себя энергичным, полным жизни. Вы должны быть довольны. Я не чувствую себя призраком и больше не вижу других как скопления атомов.

— Возможно, потому, что сжигаете себя. А когда горючее кончится… впрочем, не знаю. Меня, конечно, радует ваш замечательный прогресс.

Наступило молчание. Кэрду хотелось, чтобы сеанс поскорей кончился. Ему надо было поговорить со столькими людьми — людьми, которые в нем нуждались.

Брускино всматривалась в него целых три минуты, слегка нахмурясь, потом сказала:

— Будь моя воля, я бы очень скоро выписала вас. Я считаю, что вы готовы вернуться во внешний мир. И революционной деятельностью больше заниматься не станете. Абсолютно убеждена, что из вас получится образцовый гражданин. — Она вздохнула. Кэрд молчал, и она продолжила: — Если бы это зависело только от меня, вы уже через несколько недель вышли бы на свободу. К несчастью, от меня зависит не все. Слишком много психиков хотят продолжать работу с вами. Они полагают, что рано или поздно разберутся в вас, поймут, почему вы тикаете. Дураки — я им так и сказала. Популярности среди моих коллег мне это не прибавило, ну и пусть. У меня прочная позиция. Как-никак я внучка всемирного советника.

Кроме психиков есть еще Совет Мира. Они хотят быть полностью уверены на ваш счет. Если они согласятся вас отпустить, так и будет. И если они это сделают, вы станете орудием их пропаганды, показательным примером. Повсюду раструбят, что свободой вы обязаны либерализму и добросердечию правительства. Не думайте, что вас оставят в покое. И ни за кем на свете не будут так следить, как за вами.

— Значит, есть все-таки шанс, что я выйду отсюда?

— Шанс есть. Вы волнуетесь?

— Немного, и вы это хорошо знаете. Зачем спрашивать, если вы видите мою реакцию на экране?

— Вот в том-то и беда, когда имеешь дело с вами. Никто не убежден — а я меньше всех, — что машина способна обнаружить ваши истинные реакции. И высшие чины очень нервничают оттого, что на Земле есть человек, разгадать которого невозможно.

— Только один?

— Да. Но власти поневоле задумываются, нет ли на свете и других вроде вас. Это неутешительная вероятность. Возникает также вопрос: не можете ли вы передать другим свою уникальную способность, если она уникальна?

— Может, когда-то и мог бы — но не теперь. Не знаю, как это случилось, но я больше не владею этим талантом. Возможно, какая-то часть меня устала быть психическим хамелеоном. И постановила, что эта последняя моя перемена будет и окончательной. Мне так кажется.