Миры Филипа Фармера. Том 5
Шрифт:
— Да.
Несколько секунд они молчали. О чем им было говорить? Об их совместных приключениях Кэрд знал только из вторых рук. Но его все же тянуло к ней. Будь он способен на внезапный школьнический порыв, он подумал бы, что влюбился.
Чепуха, конечно. Но его тянуло к ней, как тянет лосося вверх по течению на место нереста.
Сейчас он мыслил и вел себя, как подросток.
Почему бы и нет? Ведь ему в определенном смысле всего три субгода.
А что испытывает она? Какими были на самом деле их отношения? Были ли они любовниками?
Он спросил, где ее поселили. Она сказала,
— Какое совпадение! — заулыбался он. — И меня в третьем! А треугольник какой?
— Шестой.
— А у меня восьмой, всего на два дальше. — Кэрд помолчал и сказал: — Может, встретимся позже?
Она склонила голову набок.
— Хочешь поговорить про нас с тобой? Узнать, что же, собственно, случилось?
— И об этом тоже.
— Ты стал какой-то… другой. Лицо, голос, жесты — те же. Но тон, выражение… стали мягче. И есть что-то еще… но что?
Он ответил не сразу. Словно подняли плотную штору в темной комнате, впустив яркий полдень снаружи — и Кэрда ослепило. Время словно сгустилось, и хрононы осели вокруг. Хрононы? Да, частицы времени, вроде фотонов и гравитонов. Странные мысли лезут в голову. Теперь все пойдет быстрее, чем раньше. То, что было бесформенной, якобы бесформенной, массой, выковалось в острый наконечник копья. Кэрд слышал топот ног — они бежали, хотя мгновение назад еще шли.
Кэрд взял себя в руки и преодолел тяжесть, которая одновременно была и легкостью. Вода тяжела, но лишает веса, она рушит дома и уносит их, как пузырьки. Кэрд был тяжелым и легким одновременно.
— Я уже не тот человек, — сказал он.
— Это ко всем нам относится.
— Никто не меняется так, как я.
— Ты был влюблен в меня — так мне казалось. Ты мне этого не говорил. Чувствовал, наверное, что я-то тебя не люблю. А я уже почти полюбила, полюбила бы, если бы…
— Если бы?
— Если бы не ты. Я восхищалась твоим мужеством, твоей решимостью, твоей изворотливостью. Ты уходил от них каждый раз, как горячее масло сквозь пальцы. Еще ты был открытым, приветливым… порой даже чувствительным… ты вызывал симпатию. Но я слишком часто чувствовала, что ты не весь здесь… со мной. Очень многие этого бы просто не заметили. А вот я замечаю сразу. И каждый раз, когда мне казалось, что это уже прошло, оно возвращалось. Отдаление, стена. Сначала мне казалось, что твоему чувству просто недостает глубины. Потом я поняла, что дело не в этом. Ты был где-то в другом месте. Может, ты и сам этого не знал, но я-то знала. Это и решило все. Мне не нужен мужчина, который всегда ходит вокруг меня кругами и порой приближается, но никогда не подходит вплотную.
— Мне кажется, что теперь я мог бы подойти вплотную, даже взять тебя на абордаж. Впрочем, не знаю. Может быть, ты дашь мне шанс?
— Дам. Хотя, наверное, уже поздно. А если не поздно — что ж… два корабля, сцепившись крючьями, порой идут вместе на дно. И вообще абордаж всегда предполагает боевые действия.
— Это только метафора.
— Из них-то вся жизнь и состоит. Мы все метафоры.
— Что это значит?
— Сама не знаю, — засмеялась она.
— Мы проходим по жизни, превращая все в сравнения и метафоры. К реальности как таковой мы никогда не прикасаемся.
— Тебе-то откуда знать? Не так
— Да, верно. Может быть.
Из какой-то открытой двери до него донеслась музыка. Там крутили то, что в древности называлось рок-н-ролл. Эта запись, найденная при раскопках и датированная 1220 годом Новой Эры, была лишь конечным результатом многих перезаписей. Историки считали, что оригинал относится к 1988 году старой эры. Песня называлась «Долой балласт», а пела ее группа «Нэйкед Рэйган» (голый лучевой пистолет). Этот вид музыки был до сих пор неизвестен, и двадцать ее образчиков, найденных на древней кассете, разошлись повсюду. Соркам и подросткам нравился ее тяжелый ритм и бунтарская лирика, хотя и утратившая во многом свою актуальность. Респектабельным гражданам от этой музыки становилось не по себе, а некоторые отвергали ее напрочь.
Кэрду нравился старинный рок в исполнении «Нэйкед Рэйган». Он пульсировал, как сжатое до отказа сердце космоса перед вселенским взрывом, уничтожая себя, чтобы пересоздать заново.
Теперь, слушая «Балласт», он чувствовал, что хрононы оседают на нем еще гуще. Сквозь них пробилась мысль, что все его «я» были обломками кораблекрушения, выкинутыми наверх штормами, бушевавшими у него внутри — или он полагал, что они там бушуют.
Он еще не завершил цикл, он сам был циклом, готовым вот-вот замкнуться.
Возможно, это желание возникло из глубин из-за внезапной встречи со Сник. Его чувство не подкреплялось никакой объективной информацией.
Тем временем обе экскурсии слились в одну, и гиды стали говорить по очереди.
Группа вошла в самую дальнюю часть хранилища.
— Как вам уже известно по опыту, — сказала инструктор, — мы начинаем с наиболее поздних поступлений и движемся назад к самым ранним. В этом здании содержатся пятьдесят тысяч каменированных, из которых пять тысяч были отобраны в качестве потенциальных кандидатов для строительных работ.
Она бубнила свое, рассказывая им то, что они и так уже знали, но по правилам были обязаны выслушать. Кэрд, шедший в задних рядах, нервно переступал с ноги на ногу и смотрел по сторонам, почти не слушая. По одну сторону от него тянулся ряд каменных пьедесталов, на каждом из которых стояла резная колыбель. В них лежали младенцы, от новорожденных до шестимесячных. Они заинтересовали Кэрда — ведь детская смертность была очень низкой. И все-таки этим невинным созданиям выпал тяжкий жребий умереть так скоро после выхода из материнского чрева. В этом ряду, который тянулся через все хранилище, были одни младенцы. Детей постарше, которых-Кэрд уже видел, ставили вертикально.
Ближайший к Кэрду ребенок, в розовом чепчике, с закрытыми глазами, с телесным гримом на сером личике, как будто спал.
Кэрд подошел к следующему. Этот был в голубом колпачке и тоже выглядел так, точно вот-вот проснется и потребует, чтобы ему дали молока или сменили пеленку.
Кэрда заинтересовало, отчего малыш умер, и он нагнулся, чтобы прочесть табличку на пьедестале.
Он прочел имя.
Хранилище наполнилось светом. Кэрд ослеп от этого жгучего зарева. Он закричал, и тогда с ревом нахлынула тьма, и он почувствовал, что падает. Падает, как перышко, летящее по ветру. Он был почти невесом.