Миры Роджера Желязны. Том 17
Шрифт:
Он уютно сидел себе в мягком кресле у камелька с «Воспоминаниями о детских пакостях» — самой увлекательной книгой из всех тех, что попадались ему в последнее время, — и только-только дочитал до места, когда принц-бесенок открыл для себя прелести предательства и начал гадить родным и близким направо и налево при всяком удобном случае.
И тут зазвонил телефон, вырывая Мефистофеля из сладостного мира фантазии к прозаической реальности. Один из его шпионов, невидимкой наблюдавший за ходом Турнира, докладывал о злостном нарушении правил — имело место дерзостное и существенное вмешательство
Мефистофель отшвырнул книгу и понесся сломя голову в Пекин, невзирая на то что формально он не был на дежурстве. Но на такие мелочи настоящий дух Зла внимания не обращает — профессиональный бес должен смириться с тем, что служба может потребовать его в любое время суток и, если вдруг выпадает возможность совершить подлинное, крупное, весомое зло, всякий бес обязан позабыть о тихих домашних радостях и устремиться на свой пост.
— Илит! — рявкнул Мефистофель, очутившись рядом с ведьмой-ангелом. — Ты что себе позволяешь! За каким рожном ты заперла Фауста?
— Я исправляю серьезный грех, — храбро огрызнулась Илит, хотя под гневным проницательным взглядом Мефистофеля у нее мурашки побежали по спине.
— Что ты сотворила с Фаустом?
— Заключила его в камеру предварительного следствия по подозрению в нарушении норм морали и нравственности, — отчеканила Илит.
— Женщина, да как ты посмела! Кто тебе позволил соваться в ход Турнира? Тебе, простой наблюдательнице!
— В качестве наблюдательницы, — отчеканила Илит с неожиданной твердостью, — я обязана делать наблюдения. И, согласно моим наблюдениям, вы пообещали Фаусту золотые горы и надули ему в уши, что он волен нарушать все заповеди и творить что угодно, а не следовать узкой тропкой к назначенной цели. Если я не права, объясните мне, как вышло, что Фауст занят соблазнением невинной княжны, тогда как его дело — совершить поскорее эпохальный выбор в сложной исторический ситуации!
— Да как ты смеешь обвинять меня! Что за нелепый поклеп! Я ни сном ни духом не ведаю о его художествах! — горячо заспорил Мефистофель. — Если он завалил какую-либо потаскушку — это дело его собственной совести. Я не имею к этому ни малейшего отношения!
Тут оба одновременно вспомнили о присутствии почти сомлевшей от испуга княжны Ире. Они сперва уставились на нее, потом переглянулись и пришли к безмолвному соглашению. Илит повела бровью, Мефистофель кивнул. Затем Илит проворно накинула на княжну малые сонные чары — невесомые, как ночная сорочка феи. Эти чары несли с собой не только крепкий сон, но и забвение всего того, что произошло в последние полчаса перед засыпанием.
Таким образом, княжна Ире была устранена и в безопасности, Мак заточен в Зеркальной темнице, и Илит могла дальше изливать свой гнев на Мефистофеля.
— Это все ваша вина, — прошипела она, яростно сверкая синими глазищами. — И не пытайтесь умаслить меня льстивыми речами и псевдоучеными разговорами. Знаю я эти бесовские уловки, сама была в вашем лагере!
— Женщина, образумься! — взвыл Мефистофель. — Если я одарил Фауста временной способностью
— Гнусный лжец! — отрезала Илит.
— Да, и горжусь этим, — согласно кивнул Мефистофель. — Но это не имеет отношения к данному делу.
— Я требую, чтобы Фауста заменили существом с более высокими моральными критериями!
— Ну, баба! Ты вышла за все разумные рамки! Ни Рай, ни Ад не приемлет узкодогматическую трактовку морали! Немедленно освободи Фауста!
— Дудки! Я вам не подчиняюсь!
Мефистофель вперился в нее, словно хотел испепелить взглядом, потом вытащил из-под одежды походный мешок и достал портативный телефон. Он набрал номер вызова ангельской срочной помощи — 999, перевернутый номер апокалиптического зверя.
— Кому вы звоните? — забеспокоилась Илит, пока Мефистофель, нервно постукивая носком туфли, со все растущим раздражением ждал появления представителя добрых духов.
— Тому, кто, надеюсь, сумеет образумить тебя. Хотя бы слегка.
Через пару мгновений возникло облачко светлого дыма, раздались звуки небесной мелодии, исполняемой на арфе, и появился почти голый архангел Михаил. Выглядел он весьма раздраженным: с его тела стекала вода, а из одежды на нем было только белое полотенце вокруг чресел.
— Кому так неймется? — сказал он самым злым тоном, который может позволить себе архангел. — Я как раз принимал ванну.
— Когда вас ни хватишься, вы все купаетесь! — зло откомментировал Мефистофель.
— Что в этом плохого? Конечно, я знаю ваше предубеждение относительно чистоты…
— Канальство! Сколько раз я должен объяснять, что нечистая сила соблюдает гигиену не в меньшей степени, чем чистая! Чистота тела не имеет никакого отношения ни к добру, ни ко злу! А, некогда затевать спор!
— Верно, не время спорить. Зачем вызывали?
— Эта мегера, — сказал Мефистофель, указывая длинным заостренным ногтем на Илит, которая стояла, гордо вскинув голову, поджав губки, с недобрым блеском в глазах; руки она сложила кренделем на небольшой, но острой и крепкой грудке. — Эта глупая бабенка, ангелочек-стажер, эта ведьма, которая нынче подвизается святошей, вообразила себя неизвестно кем, позволила себе умыкнуть Фауста прямо из гущи событий и вздумала упечь его в тюрягу, что застопорило Тысячелетний Турнир. Вот почему я позволил себе побеспокоить вас.
Архангел Михаил повернулся к Илит. На его челе отразился гнев, который редко видят на челе одного из предводителей добрых духов. С выражением неприятного удивления на лице он переспросил:
— Умыкнула Фауста? Это правда?
Илит отозвалась голосом менее уверенным, чем прежде, но все еще не без вызова:
— А что мне оставалось делать? Фауст попытался соблазнить княжну Ире!
— Княжна Ире? Это что за птица? Нет, ничего не рассказывайте мне, плевать я хотел. Кто дал вам право ставить на грань срыва Тысячелетний Турнир только из-за того, что какую-то там княжну пару раз игриво ущипнули?!