Миры Роджера Желязны. Том 2
Шрифт:
— Бред собачий!
— Можете не соглашаться, — сказал Рендер. — Но я бы на вашем месте согласился.
— Полгода я платил вам за то, чтобы вы помогли мне выяснить, кто собирается меня убить. А теперь вы тут сидите и пытаетесь мне внушить, что я все это затеял только затем, чтобы удовлетворить свою потребность в ненависти!
— В ненависти или в любви. Именно.
— Абсурд! Я вижусь со столькими людьми, что мне приходится носить магнитофон в кармане и камеру на лацкане, чтобы запомнить всех, с кем я встречаюсь…
— Я имел в виду вовсе
Эриксон ответил не сразу, и в тишине стало слышно тиканье больших настенных часов.
— Да, — признал он наконец, — действительно. Не думайте, я все равно считаю, что все ваши рассуждения — абсурд. И все же, если предположить — так, из любопытства, — что ваш «диагноз» верен… что мне тогда делать, чтобы из этого выпутаться? Рендер откинулся в кресле.
— Переключите усилия. Они были направлены не на то. Ищите людей, похожих на вас, — не на Представителя Эриксона, а просто на Джо Эриксона. Возьмитесь за что-нибудь такое, что можно делать вместе с другими, за что-нибудь вне политики, в такой области, где может проявиться дух соперничества, и пусть у вас появится несколько настоящих друзей — или врагов. Первое предпочтительнее. Я уже давно вас на это вдохновляю.
— Тогда объясните мне вот еще что…
— С удовольствием.
— Предположим, вы правы. Почему же тогда никто не любит и не любил меня, никто никогда меня не ненавидел? Я занимаю ответственный пост. Я постоянно на людях. Почему же меня воспринимают как… вещь?
Хорошо знакомый теперь с карьерой Эриксона, Рендер вынужден был частично скрывать свои подлинные мысли, поскольку они не обладали оперативной ценностью. Он мог бы процитировать Эриксону то место из Данте, где говорится о приспособленцах, о душах тех, для кого вход в рай закрыт из-за недостатка добродетелей, а врата ада — из-за недостатка крупных пороков, иными словами, о тех, кто всегда подстраивал свой курс к новым веяниям, у кого нет своего внутреннего ориентира и кому не важно, в какую гавань несет его течение. Такова была долгая и бесцветная карьера Эриксона, за время которой он понаторел в политических метаморфозах и маневрах.
И Рендер сказал:
— В наши дни все больше и больше людей оказываются в подобной ситуации. Происходит это прежде всего благодаря усложнению социальных структур и обезличиванию индивидуума, превращению его в деталь общественного механизма. В результате отношения между людьми становятся все более неестественными. Сегодня это не только ваша проблема.
Эриксон кивнул, Рендер же про себя усмехнулся: «Политика кнута и пряника… по-научному».
— У меня появилось ощущение, что вы и в самом деле правы, — сказал Эриксон. — Иногда я действительно чувствую себя точь-в-точь так, как вы описываете, — обезличенной деталью…
Рендер мельком глянул на часы.
— Что вам делать дальше, это, конечно, придется решать вам самому. Думаю, что продолжать обследование — пустая трата времени. Теперь нам обоим ясна
— Обязательно, — кивнул Эриксон, — и черт бы побрал этот сон! Здорово он меня зацепил. Как это у вас получается — совсем как наяву, как в жизни, даже еще живее. Долго я теперь его не забуду.
— Надеюсь.
— О'кей, доктор. — Эриксон встал и протянул руку. — Возможно, я еще появлюсь через пару недель. Что ж, будем общительными! — Произнося это слово, он осклабился, хотя обычно оно заметно портило ему настроение. — Начнем прямо сейчас. Как насчет того, чтобы немного выпить? Я могу спуститься, купить что-нибудь.
Рендер пожал влажную руку, такую вялую, такую уставшую после сеанса, какими бывают руки ведущих актеров после удачной премьеры.
— Спасибо, но сегодня я занят, — сказал он почти с сожалением. Потом помог Эриксону влезть в пальто, подал ему шляпу и проводил до двери. — Ладно, доброй вам ночи.
— Доброй ночи.
Когда дверь бесшумно закрылась, Рендер аккуратно повесил черный каракуль на распялку, запер его в шкаф красного дерева и погасил сигарету в южном полушарии. Потом, откинувшись в кресле, заложил руки за голову и прикрыл глаза.
— Конечно, живее, чем жизнь, — сказал он в пространство. — Ведь это я изваял его.
Улыбаясь, Рендер вспоминал один за другим эпизоды сна, жалея, что никто из его бывших наставников не увидит этой работы. Конструкция сна была строго выверена и воплощена свободно и мощно, к тому же идеально соотносилась с данным случаем. Но на то он и был Рендер-Ваятель — один из примерно двухсот специально подготовленных аналитиков, чья психическая структура позволяла проникать внутрь неврозов, испытывая лишь чисто эстетическое наслаждение от подражания патологии, — Разумный Шляпник.
Рендер покопался в памяти. Он тоже прошел горнило анализа — прошел и был признан человеком со стальной волей и сверхустойчивой психикой, крепким достаточно, чтобы вынести горящий, гипнотический взгляд навязчивой идеи, пройти невредимым сквозь химерические дебри извращений и заставить саму угрюмую Мать Медузу смежить веки перед древними тайнами своего искусства.
Его собственный анализ прошел легко. Девять лет назад (хотя казалось, времени минуло уже намного больше) он сознательно и добровольно подверг обезболиванию самую ранимую часть своей души. После аварии, в которой погибли Руфь и их дочь Миранда, он почувствовал, что вышел из игры: возможно, подспудно не хотел воскрешать в себе былые симпатии; возможно, его собственный мир стал несколько замкнутым, жестким. Если это и было так, он оказался достаточно мудр, чтобы осознать это и решить, что такой мир имеет свои преимущества.