Миры Роджера Желязны. Том 4
Шрифт:
— …И весьма паршиво работал. Мне кажется, в этом повинен Белион.
— Я не говорил об этом, чтобы ты не подумал, что я оправдываюсь, но мне тоже так кажется. Вот почему я пытался убить Шимбо. Именно эта часть моей личности жаждала твоей смерти. Как только Белион покинул меня, я понял, что натворил, и ужаснулся. Он должен был отправиться обратно в ничто, потому и явился Шимбо. Нельзя было позволить Белиону плодить уродство и коварство. Шимбо, кто рассыпает планеты в пространстве, как сверкающие жемчужины в океане темноты, должен был вновь вступить
— Нет, — покачал я головой. — Без меня он бессилен, а я отрекся от Имени.
— Ты огорчен и подавлен тем, что тебе довелось пережить. Но нельзя так легко отказаться от своего призвания, Дра. Быть может, пройдет время…
Я не ответил, ибо мои мысли уже текли по другому руслу.
Мы шли путем смерти, каким бы приятным он ни казался под действием глиттена. И если обычный человек может пристраститься к нему из-за вызываемой им эйфории и видений, то телепаты используют глиттен в иных целях.
Когда его принимает один человек, то у него обостряется ментальная восприимчивость. Если его одновременно примут двое — они увидят одинаковый сон. Для странтрийцев сон всегда один и тот же, после длительных религиозно-психических тренировок подсознание воспроизводит его чисто рефлекторно. Такова традиция.
…И оба они видят один сон, но лишь один пробуждается от грез.
Глиттен используют в обряде смерти, чтобы умирающий уходил в некое место — от которого я вот уже тысячу лет стараюсь держаться подальше — не в одиночестве.
Кроме того, этот эффект используется для проведения дуэлей, ибо назад всегда возвращается тот, чей дух сильнее. Такова природа наркотика — благодаря ему вступают в единоборство некие скрытые потенциалы двух разумов, хотя человек может и не подозревать об их существовании.
Грин-Грин был в таком состоянии, что я мог не опасаться какой-нибудь прощальной ловушки мстительного пейанца. Даже если это было задумано как дуэль, мне нечего было бояться при данном соотношении сил.
Но, шагая рядом с ним, я вдруг сообразил, что под видом приятного мистического обряда я ускоряю его смерть на несколько часов.
Убийство при помощи мысли.
Я был рад помочь сотоварищу пройти его последний путь, раз ему того хотелось, но это заставило меня подумать о собственной смерти… Не сомневаюсь, она вряд ли будет приятной.
Говорят, что, как бы вы ни любили жизнь, как бы ни желали, чтобы она длилась вечно, однажды вы будете с нетерпением ждать прихода смерти и молиться, чтобы она пришла поскорее. Когда говорят об этом, имеют в виду избавление от мучений. Мол, все были бы рады тихо и мирно угаснуть.
Я надеюсь, что не уйду так же мягко и спокойно в вечную ночь. Как сказал кто-то из великих: меня бесит умирание света. И я буду выть и драться за каждый миг жизни. Болезнь, что забросила меня в такую даль времен, заставила испытать страшные муки, даже мучительную агонию, прежде чем меня заморозили. Я много думал об этом и решил, что никогда
Есть книга, автора которой я уважаю, — это Андре Жид. Она называется «Яства земные». Он дописывал ее уже на смертном одре, зная, что жить ему осталось всего несколько дней. Закончил ее за три дня и умер. В ней он описывает все прекрасные взаимопревращения земли, воздуха, огня и воды — того, что его окружало и что он так любил, чему напоследок хотел сказать свое последнее «прощай». Несмотря ни на что, он цеплялся за жизнь до последнего.
В этом я с ним солидарен. Поэтому не мог одобрить сделанный пейанцем выбор. Я бы предпочел лежать на камнях с переломанными костями, ощущать падающие капли дождя и удивляться им, слегка негодуя, в чем-то раскаиваясь и многого еще желая… Быть может, именно жажда жизни сделала меня мироформистом, чтобы я сам мог творить жизнь, пока у меня есть еще на то силы…
Мы поднялись на холм и остановились, глядя на раскинувшуюся внизу долину. Я уже заранее знал, какой она окажется.
…Беря начало меж двух массивных серых валунов, поросшая ярко-зеленой травой, что становилась все темнее и темнее по мере удаления от нас, она лежала перед нами — большая, темная долина. И вдруг где-то вдали я увидел полоску абсолютной тьмы — место, где царило Ничто.
— Я пройду с тобой еще сотню шагов, — сказал я.
— Спасибо, Дра.
Мы спустились с холма и пошли по зеленой траве.
— Как ты думаешь, что скажут на Мегапее, когда узнают, что я ушел?
— Не знаю.
— Скажи им, если тебя спросят, что я был глупцом, который раскаялся в своих поступках, прежде чем оказался здесь.
— Скажу.
— И…
— Да, это я тоже передам, — пообещал я. — Я попрошу, чтобы твои останки были перевезены в горы, где ты родился.
Он склонил голову в знак благодарности.
— Тогда все. Ты посмотришь, как я буду уходить?
— Да.
— Говорят, в конце дороги виден свет.
— Так говорят.
— Я пойду искать его.
— Счастливого пути, Дра Грин-грин-тарл.
— Ты выиграл битву и покинешь это место. Создашь ли ты новые миры? Мне уже не суждено этого сделать…
— Быть может, — ответил я, глядя в беспросветную тьму. Там не было ничего — ни звезд, ни комет, ни метеоров.
И вдруг там что-то возникло…
Во тьме плыла Новая Индиана. До нее было, казалось, не менее миллиона миль, но все детали ясно различались. Планета сияла мягким торжественным светом. Она медленно двигалась вправо, пока ее не скрыла скала, но к тому времени в поле зрения появился Кокитус. За ним последовали все остальные: Св. Мартин, Бунинград, Неприветливая, М-2, Хонки-тонк, Милосердная, Вершина Тангия, Безумство Родена, Вольная, Кастор, Поллукс, Центриллия, Денди и все прочие.
Внезапно глаза мои наполнились слезами. Мимо один за другим проходили созданные мною жизни. Я уже забыл, как они прекрасны…