Миры Роджера Желязны.Том 18
Шрифт:
— Ну, не совсем.
— Мой тебе совет: попробуй с ней договориться. Без этого не обойтись.
— Я, наверно, просто уберу шкатулку на какое-то время.
— Не стоит.
— Почему?
— Если за ящиком Пандоры не смотреть, то, что внутри, просочится наружу.
— Это нечестно!
— Я тебя не обманывал, Уэстфолл. Надо было знать, что в таких вещах всегда бывает подвох. Счастливо оставаться.
Он взмахнул рукой, чтобы перенестись прочь из комнаты.
— Помни, — воскликнул Уэстфолл. — Талисман у меня, я могу вызвать тебя, когда захочу!
— Не советую, — сказал Гермес и
— Чего тебе?
— Можно с вами поговорить?
— Открой ящик — поговорим.
В голосе ее звучала такая ярость, что Уэстфолл содрогнулся.
— Давайте немного подождем, — сказал он. — Мне надо подумать.
Не обращая внимания на ее проклятия, он прошел в дальний угол комнаты и сел думать. Однако глаз от шкатулки не отрывал.
Уэстфолл поставил шкатулку на ночной столик. Совсем не спать он не мог, но периодически просыпался и проверял, не ускользнула ли Илит; он очень боялся, что она сбежит. Ему снилось, что она поднимает крышку или что шкатулка открылась сама. Иногда он просыпался с криком.
— Послушайте, мисс, может, забудем это все? Давайте так: я вас выпущу, а вы меня не тронете. Идет?
— Ну уж, дудки, — отрезала Илит.
— Почему? Чего вы хотите?
— Возмещения за моральный ущерб, — сказала Илит. — Ты так легко не отделаешься, Уэстфолл.
— А что вы сделаете, если я вас выпущу?
— Еще не решила.
— Но ведь вы меня не убьете?
— Могу и убить. Это был тупик.
Глава 8
Пьетро Аретино немало удивился, когда в тот день 1524 года открыл дверь своего венецианского дома и увидел на пороге огненно-рыжего демона. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он изумился — Аретино взял себе за правило ничему не изумляться.
Он был высок ростом, открытый лоб обрамляли такие же рыжие, как у Аззи, локоны. В том месяце ему исполнялось тридцать два, и всю свою сознательную жизнь он зарабатывал сочинительством. Его стихи, утонченные по форме и крайне разнузданные по содержанию, цитировались и распевались во всех уголках Европы.
Аретино вполне сносно существовал на дорогие подношения от королей, вельмож и прелатов, напуганных его язвительным острословием. «Умоляю, примите этот золотой поднос, милейший Аретино, и любезно обойдите меня вниманием в следующей вашей публикации».
Когда в дверь постучали, Аретино ждал услышать нечто подобное. Он сам открыл дверь, потому что с утра отпустил слугу к родным. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять — перед ним не земной посланец. Нет, этот узколицый ясноглазый юноша явно из тех потусторонних созданий, о которых Аретино слышал, но которых ни разу не встречал.
— Добрый вечер, сударь, — вежливо поздоровался Аретино, решив не грубить незнакомцу, пока во всем не разберется. — У вас ко мне дело? Мне кажется, я вас прежде не видел.
— Нам не доводилось встречаться, — кивнул Аззи. — Однако мне кажется, я знаю божественного Аретино по искрометной мудрости его стихов, в которых сквозь смех явственно просвечивает здравость нравственных суждений.
— Очень любезно с вашей стороны, сударь, — молвил Аретино, — хотя многие считают, что в моих строках нравственность и не
— Они слепы, — отвечал Аззи. — Смеясь над человеческим лицемерием, вы, дорогой маэстро, неизменно воспеваете то, что попы слишком охотно отметают.
— Вы, сударь, дерзновенно защищаете то, что люди обыкновенно почитают дурным.
— И все же люди совершают семь смертных грехов куда охотнее, нежели стремятся к добродетели. Даже праздности они предаются более ревностно, чем служению высоким идеалам благочестия.
— Сударь, — сказал Аретино, — наши суждения совпадают. Но не будем уподобляться болтливым старухам и судачить на пороге. Войдите в мой дом и позвольте налить вам превосходного вина, я недавно привез его из Тосканы.
Аретино провел Аззи в дом, вернее — палаццо, маленький, но очень богатый дворец. Полы устилали мягкие ковры, подарок самого дожа; в бронзовых канделябрах горели высокие восковые свечи, бросая отсветы на выбеленные стены.
Аретино пригласил демона в низкую гостиную, завешенную коврами и шпалерами. Комнату согревала небольшая жаровня с углями. Там поэт попросил Аззи устраиваться поудобнее, взял с небольшого инкрустированного столика хрустальный графин и наполнил кубки искристым красным вином.
— А теперь, сударь, — промолвил Аретино, когда хозяин выпил за здоровье гостя, а гость — за здоровье хозяина, — объясните, чем могу вам служить.
— Правильнее будет сказать, — отвечал Аззи, — что я хотел бы услужить вам, ибо вы — величайший драматург и сатирик Европы, а я — скромный покровитель искусств, моя мечта — осуществить некий артистический проект.
Что именно вы задумали, сударь?
— Я хотел бы поставить пьесу.
— Превосходная мысль! — вскричал Аретино. — У меня есть несколько сочинений, они подойдут вам как нельзя лучше. Сейчас схожу за рукописями.
Аззи жестом остановил его:
— Я ничуть не сомневаюсь, что все, вышедшее из-под вашего пера, — верх совершенства, но готовый сценарий мне не годится. Я хотел бы участвовать в новом проекте, чтобы пьеса отражала мой авторский замысел.
— Разумеется, — кивнул Аретино. Он и прежде встречал людей, жаждавших прославиться сочинительством. Все они приходили со своими замыслами, и никто не желал утруждать себя скучной черновой работой, собственно писательством, предпочитая поручить это другому. — Что за сюжет вы изволите предложить?
— Я хотел бы, чтоб моя пьеса утверждала некие простые истины, — сказал Аззи. — То, что умным людям известно уже несколько столетий, но никак не отражено нашими драматургами. Большинство писателей рабски следуют Аристотелю и настойчиво твердят: расплата за грех — смерть, обжора кончит в канаве, похоть ведет к пресыщению, а те, кто легко влюбляются, никогда не полюбят всерьез.
— Это общепринятые нравственные посылки, — заметил Аретино. — Вы желаете их опровергнуть?
— Вот именно, — сказал Аззи. — Хотя будничное сознание строится на этих самых посылках, мы-то с вами знаем, что они не всегда верны. Своей пьесой я намерен возразить всем этим шамкающим благодетелям человечества. Моя пьеса будет утверждать, что семь смертных грехов — путь к благополучию или, по крайней мере, не помеха на этом пути. Короче, милейший Аретино, я хочу поставить безнравственную пьесу.