Мишень
Шрифт:
Мохнатый Данте, лежавший у меня в ногах, свернувшись уютным клубком, заворочался, чихнул, спрыгнул на пол и примостился на ковре. Я взял телефон и довольно кивнул, прочитав короткий ответ Киллиана на посланное пару часов назад сообщение: «Скоро буду».
— К нам едут гости, — сказал я коту. — Не все же тебе скучать в моем обществе.
Кот зевнул, широко и от души, и принялся умываться. Я взял пульт и включил звук.
— Тебе интересно, как справляют Новый год в Москве? — поинтересовался я. — Рекомендую посмотреть. В России празднуют на славу. Почти как наше Рождество, только пышнее раз в пять.
Данте навострил
Дана сбросила мне на руки белоснежное манто, стряхнула с волос снежинки и деловито огляделась.
— Ни вакханок, ни Незнакомок, ни смертных, — констатировала она. — Должно быть, у тебя очередной приступ рисования. Или стихосложения. Или игры на скрипке.
— Я смотрю телевизор.
— У тебя что, депрессия? Или творческий кризис?
— Ты пришла для того, чтобы меня развлечь?
Она сделала неопределенный жест рукой, прошла к камину и устроилась в одном из кресел, положив ногу на ногу. Разрез черного платья из тонкой шерсти почти полностью открыл бедро, демонстрируя черные же чулки с алой подвязкой.
— Где Эмили? — задала очередной вопрос Дана.
— Отдыхает. У нее болит голова. Никак не привыкнет к здешнему климату.
— Так, значит, мы одни, Винсент? Что ты сказал? У нее болит голова? Уверен, что это из-за климата?
Я занял второе кресло.
— Может, подхватила вирус. С ней такое случается.
— Вирус «украл сердце и не вернул». — Заметив, что я хочу ответить, Дана подняла указательный палец. — Она влюблена по самые уши. Ведь ты вроде не слепой, Винсент?
— Я сам разберусь, что не так с моей дочерью. Зачем ты пришла, Дана?
Она откинулась на спинку кресла и принялась накручивать на палец прядь волос.
— На твоем месте я бы отнеслась к этому посерьезнее, не уверена, что ты одобрил бы ее выбор. — Она посмотрела на носок своего лакированного сапога и повертела им из стороны в сторону. — Это у вас семейное. Вы сначала бросаетесь в чувства с головой, а потом плачете о набитых шишках.
— Еще пара фраз в таком тоне — и я выставлю тебя за дверь. Повторяю в последний раз. Чем обязан?
Она сморщила нос и отвернулась.
— Фу, Винсент. Человеческая жизнь тебя испортила. А ведь помнишь? Нам было…
— … весело. Ты пришла для того, чтобы меня позлить?
— Но почему ты так жесток?! — В ее голосе послышались истерические нотки, и мне захотелось ударить ее по лицу. Я сдержался, хотя Великая Тьма видит — это далось с большим трудом. — Не отвечай. Я знаю. Дана — не дурочка, несмотря на то, что ты ее таковой считаешь. Тебе просто нравится меня унижать. Бегать за женщинами, ухаживать — это не твое. Ты любишь, чтобы они приходили сами. Чтобы приползали на коленях! Чтобы мучились полторы тысячи лет, ждали, пока ты до них снизойдешь!
— А, по-моему, это тебе нравится меня унижать. Этим ты сейчас и занимаешься.
— Неправда! — взвилась Дана. — Я подошла на открытии Недели моды, хотя могла бы и не подходить! Потом я пришла к тебе домой и увидела на кухне сучку-Незнакомку и могла закатить скандал, но не сказала ни слова! И почему-то решила, что ты будешь рад меня видеть после стольких лет, ведь мы не чужие, брат и сестра, охотились вместе чертовы несколько веков, а когда-то ты — помнишь, Винсент? — подарил мне браслет и спросил, согласна ли я разделить
— Выпьешь что-нибудь, Дана?
Она смахнула со щеки слезу и всхлипнула. Способность красиво и эффектно плакать входила в число ее достоинств. Никакой растекшейся туши и искренняя печаль в глазах.
— Ты должен извиниться. Я не заслужила такого обращения!
— У меня есть глинтвейн, но я могу сварить кофе.
— Ладно! Хочешь правду? Вот тебе правда! Мне уже три тысячи лет, и в двух мирах нет ни одного мужчины, которого я не смогла бы получить, если бы захотела, но я повела себя как смертная потаскушка, наплевала на гордость и приползла к тебе! Должно быть, ты доволен! — Дана в очередной раз всхлипнула. В слезах она была особенно красива. Как-то раз я даже написал с нее такой портрет — мне казалось, что в подобные моменты в ней появляются чистые и искренние чувства. — Неужели ты думаешь, что я хотела свободу? Да, я согласилась и не думала дважды, но ведь ты знаешь меня так, как никто другой. Я вспыхиваю, а потом остываю и понимаю, что случилось. Куда я могла бы пойти на свободе, Винсент? Ты думаешь, что я представляла свою жизнь без тебя? Я ждала твоего предложения…
Я поднял руку, заставляя ее замолчать.
— Хватит, Дана. Тебе пора идти.
— Я ждала твоего предложения целую вечность, — продолжила Дана, будто и не услышав. — А ведь другие предлагали то же самое, и не раз. И я просто хочу… хочу… — Она прижала пальцы к губам и отвернулась. — Я сделала тебе больно, Винсент, я хочу попросить прощения. Ведь ты дашь мне еще один шанс?
Я набрал в легкие воздуха и уже приготовился ответить, но Дана меня опередила. Она сжала мои руки — ее пальцы, вопреки моему ожиданию, не были холодными, кожа пылала огнем. Впервые за этот вечер я подумал о том, что она, вероятно, не играет и не лжет. Да, слезы у нее всегда были близко, но…
— Мне было одиноко. Не проходило и дня без того, чтобы я мысленно не произнесла твое имя. Эти смертные и вампиры — они ведь ничто, ты понимаешь? Просто пыль, вот и все. — Она провела пальцами по моей щеке и заглянула в глаза. — Когда-то ты пытался быть таким холодным и со мной. Но я показала тебе, что бывает иначе. Не твоя вакханка. Не твоя первая вампирша. А я.
Она наклонилась чуть ниже, между нашими лицами оставалось каких-то несколько миллиметров, и я, закрыв глаза, вдохнул запах ее кожи — так, как делал раньше, в прошлой жизни, тогда, когда она мне принадлежала. Может, это и правда. Она всегда была импульсивна, могла вспылить, но через полчаса успокаивалась. Все эти годы я обвинял ее в том, что она ушла, выбрав свободу, а не меня, но даже не задумывался о том, каково было ей.
— Я знаю, зачем ты пришла, Дана, — заговорил я. — Ты пришла для того, чтобы меня помучить, а потом уйти, хлопнув дверью. Так?
— Не так. — Она погладила меня по волосам. — Я люблю тебя, Винсент. Не хочешь давать шанс мне? Хорошо. Дай нам еще один шанс. Мы будем жить здесь. Ведь тебе нравится тишина. Ты будешь рисовать, играть, писать, заниматься темным языком. А потом у нас будут дети, маленькие обращенные дети.
— Ты знаешь, что мне запретили кого-либо обращать. И знаешь, почему.