Мишн-Флэтс
Шрифт:
– Как прикажешь, командир.
Дик не стал, как обычно, сообщать мне свежие версальские сплетни, а сразу перешел к главной новости:
– Джимми Лоунс – ты его, конечно, знаешь – позвонил вчера и говорит: «Я только что из отпуска вернулся и услышал от приятеля, что вы народ про белый „лексус“ расспрашиваете. Так вот, докладываю, я видел этого черного парня в белом автомобиле». Он остановился на перекрестке перед светофором – и тут рядом затормозил этот «лексус». Лоунс хорошо разглядел водителя, даже глазами с ним встретился.
Я был приятно поражен. В том числе и тем, что Жину смог хоть раз в жизни что-то полезное довести до конца.
– Молодец, – сказал я.
– Не сомневался, что ты будешь на седьмом небе от этой новости.
Он выложил последние сплетни, а затем добавил:
– Бен, тут кое-кто еще хочет с тобой поговорить...
– Привет, Бен, – услышал я родной басок.
– Привет, па!
– Как там у тебя дела?
– Замечательно.
Длинная пауза.
– «Замечательно» – это как? Что-нибудь не в порядке?
– Па, «замечательно» – это замечательно.
– Не крути, говори правду.
– Да, ты прав. Дела далеко не супер.
– Что случилось?
С чего начать? С того, что я подозреваемый в деле об убийстве? Или – того хуже – меня обвиняют в том, что я совершил одно убийство, а затем второе, чтобы избежать суда за первое? Как он это воспримет? И как ему с такой новостью жить дальше? Нет уж, лучше помалкивать!
– Да ничего особенного, – сказал я. – Просто временные трудности. Не волнуйся.
– Когда ты так говоришь, мне понятно, что жизнь тебя прижала всерьез.
– Да брось ты выдумывать! Приеду домой – все расскажу. А пока не волнуйся. И, что главное, не хватайся за бутылку!
Отец обиженно фыркнул.
– Ты за кого меня...
Он осекся, прокашлялся и закончил решительным тоном:
– Я не пью.
– Вот это хорошо.
– Хочешь, я приеду в Бостон?
– Нет, па. Спасибо, но не надо.
– У меня ощущение, что я тебе там пригожусь. А то вроде как в беде тебя бросаю...
– Не дергайся. Ничего особенного со мной не происходит. Живи спокойно, обо мне не переживай. Прорвусь!
– У тебя всегда «ничего особенного», – недовольно проворчал отец. – Тебе крокодил голову откусит, а твоя голова в его пасти все будет повторять: «ничего особенного»!
– Пап, хоть раз в жизни послушайся меня. Не приезжай. Понятно?
– Я обязательно приеду – убедиться, что у тебя действительно «ничего особенного».
– Не надо. Со мной все в порядке.
Я представил отца за столом в участке: в одной руке трубка телефона, в другой – сам аппарат. Он всегда так разговаривал по телефону.
– Ты
Мне очень хотелось поделиться с ним. Рассказать все как на духу. И услышать обычное: «Чтобы тебя достать, надо мимо меня пройти – а мимо меня еще никто не прошел!»
Но тут сложилась ситуация, в которой он был бессилен помочь.
Теперь, оглядываясь назад, я рад, что не поддался соблазну и не вывалил на него все свои неприятности.
Пройдет буквально несколько часов, и мое дело развалится, подозрения с меня снимут.
Протрепись я – отец мог бы слечь с инфарктом. И было бы из-за чего!
В два часа после полудня Гиттенс лично позвонил мне в отель – сообщить, что все в порядке. Никто больше не подозревает меня в убийстве Данцигера.
Похоже, Макниз оказался не прав – полиция таки дожала Брекстона!
38
«Дерьмо» было любимым определением Джона Келли. Им он честил все, что не уважал.
Семью Кеннеди, генеральную прокуратуру, государственный радиоканал и многое-многое другое он припечатывал своим излюбленным словечком «дерьмо».
Я очень удивился, когда это же словечко он употребил в связи с поведением Гиттенса в тот день.
Вдохновленный звонком Гиттенса, я почти прибежал в отдел по расследованию убийств. Там, на месте депрессии последних дней, царило всеобщее возбуждение: дело Данцигера сдвинулось с места.
Гиттенс сердечно приветствовал меня, пышно извинился, добавив с лукавой улыбкой:
– Так-то вот, Трумэн! Спас я твою задницу!
Он обнял меня, другие детективы трясли мне руку и просили не судить их строго – и на старуху бывает проруха! Все мы ошибаемся, не держи зла.
Гиттенс, похохатывая, провозгласил:
– Работать, ребятки, надо прилежней! Я устал в одиночку нести на себе всю ответственность!
Именно в этот момент Келли наклонился к моему уху и шепнул:
– Дерьмо!
Я даже слегка растерялся.
Что он имеет в виду? То, что Гиттенс преувеличенно красуется?
Но, как ни крути, Гиттенс имеет законное право немного покичиться: словно ловец жемчуга, он нырнул в глубины Мишн-Флэтс с ножом в зубах и вынырнул с жемчужиной – с разгадкой!
Найдя убийцу Данцигера – а может быть, и Траделла, – Гиттенс одновременно и меня обелил.
Поэтому замечание Келли я отмел в сторону, как ворчание никогда и ничем не довольного старика. После этого я с легким сердцем предался всеобщему ликованию.
Виновник торжества находился в конференц-зале.
Его звали Андрэ Джеймс. Пухлощекий, склонный к полноте старшеклассник. Он сидел на стуле, потупив глаза, и, словно геморройный страдалец, застенчиво переминался с одной половинки широкого зада на другую. У него был запуганный вид патологически ранимого подростка – из тех, которые у любого человека с сердцем вызывают острое сочувствие.