Мисо-суп

Мураками Рю

— А он не сказал, как его зовут?

— Сказал, только я не запомнил. Не то Джон, не то Джеймс — какое-то распространенное имя. Он просил, чтобы я дал ему номер твоего банковского счета. Разумеется, я ему ничего не сказал. Но вообще-то, это, конечно, немного подозрительно.

— Мм… И что же тут подозрительного? Кстати, он из Японии звонил?

— А я о чем? Именно это мне и показалось странным. Этот парень сказал, что звонит то ли из Канзаса, то ли из Миссури, короче — откуда-то из Америки. Звонил он вчера ночью. Вернее, под утро. Получается полнейший бред. Миссури или Канзас, неважно, — это центральные штаты. То есть если подсчитать разницу во времени, получится, что он звонил мне в воскресный полдень, двадцать девятого декабря.

И с чего это, спрашивается, ему приспичило в воскресенье днем узнавать банковский счет своего гида из Японии? Они же у себя в Америке по воскресеньям сперва идут в церковь, а потом в кино. Я понимаю, если б он мне позвонил и сказал, что переплатил по ошибке и хочет часть денег назад, а так… вообще бессмыслица какая-то: «Не подскажете ли мне счет моего сопровождающего? Благодаря ему я очень хорошо провел время в Японии и теперь хочу оплатить его услуги, так как забыл это сделать на месте» …Как это прикажете понимать? Кроме того, гораздо умнее было бы сначала позвонить тебе. И уж, наверное, ты бы меня предупредил, что один из твоих клиентов может мне позвонить и попросить номер твоего счета. В общем, я у него спросил, говорил ли он уже с тобой на эту тему.

— И что он?

— Он ответил что-то типа того, что не смог до тебя дозвониться… Ну, что скажешь?

— Во-первых, я всегда с клиентами договариваюсь, чтобы они мне платили в последний день либо чеком, либо наличными. А во-вторых, что я дурак, что ли, договариваться о заграничных переводах?

— Во-во, оплата наличными — основа проституции. То есть не в том смысле, что ты проститутка, не пойми меня неправильно.

— Ёкояма-сан, а этот человек, как он вам показался? Ну голос там…

— Голос? Обычный голос, только вот звучал он как-то… слишком близко, что ли. Я даже удивился вначале. Правда, широкополосная телефонная связь с Америкой, конечно, очень качественная, но не настолько же. Вообще никаких помех не было. А голос и вправду ничем не примечательный: не хриплый, не звонкий, не низкий, не высокий. И говорил он совершенно обычно — не особенно вежливо, но и не грубо. Стандартный такой английский. А в чем дело? Что-то случилось?

— Да нет, все нормально, — ответил я. Зачем лишний раз говорить о том, в чем я сам не уверен. Все равно словами здесь ничего не объяснить.

— А, вспомнил. Этот парень в конце начал нести какую-то чушь. Кажется, что-то про фокусы.

На секунду я подумал, что ослышался.

— Что?! Извините, Ёкояма-сан, я не расслышал, что вы сказали.

— Похоже, твой клиент почувствовал, что я неприятно удивлен… Честно говоря, я уже спал, когда он позвонил. Я, конечно, иностранцев очень люблю и уважаю, но преимущественно днем, а когда мне звонят на рассвете и несут всякий бред… Так что я с ним особо не рассусоливал, а почти сразу же поинтересовался, звонил ли он тебе. А он начал мне рассказывать, какой ты распрекрасный, как хорошо знаешь свое дело, какие вы теперь закадычные друзья и как здорово вы повеселились, и все в таком роде. Я сразу понял, что здесь что-то не так. Представь себе американца, который в воскресенье днем звонит в Японию из своего семейного гнездышка в Канзасе и начинает нахваливать совершенно незнакомому человеку, то есть мне, своего сопровождающего — того самого, который показывал ему красоты Токио: пип-шоу, линжери-клубы, садо-мазо бары и публичные дома. Разве это нормально?

Но я представил себе совсем другую картину. Я представил Фрэнка, который, заранее приготовив кусочек человечьей кожи, звонит Ёкояме из гостиничного номера или бог знает откуда и говорит: «Кенжи — замечательный парень. Дайте мне, пожалуйста, номер его банковского счета». Фрэнк вообще экстремал. Хотя, разумеется, он не имеет ничего общего с теми панками-экстремалами, которые, раскрасив себя в боевые цвета, бегают в чем мать родила прямо по улице. Его экстремальность абсолютно иного свойства.

— А с чего ты взял, что это был Фрэнк? — спросила

Джун.

Мы сидели в кондитерской, в кофейном углу, и пили кофе. Это была идея Джун — она меня сюда затащила, сказав, что, судя по-моему лицу, чашка кофе мне отнюдь не повредит. Мы заказали два капуччино. Кофе выглядел очень аппетитно, но, машинально отпивая глоток за глотком, я совсем не чувствовал вкуса. У меня было такое ощущение, что язык и горло покрыты тонкой непроницаемой пленкой. Сердце бухало в ушах. Голова кружилась. Я пересказал Джун свой разговор с Ёкоямой.

— Не знаю. Просто мне показалось, что это мог быть только Фрэнк.

— Ага. Тебе еще, наверное, показалось, что именно Фрэнк наклеил нам на дверь эту штуку.

— Ну-у… — неопределенно протянул я и решил не говорить Джун, что «эта штука» на самом деле, скорее всего, не что иное, как человеческая кожа.

Все, что связано с людской злобой и ненавистью, не стоит доверять дорогому тебе человеку. Даже в шутку лучше этого не делать. С такого рода неприятностями надо справляться самому. Когда ты с кем-нибудь советуешься по поводу своих несчастий, то твои несчастья автоматически начинают распространяться и на этого человека. Так зачем я буду впутывать мою нежную школьницу в эту неприятную историю. Лучше сохранить все в секрете. Мне казалось, что Джун не догадывается, что я от нее что-то скрываю.

— Знаешь что, — сказала Джун с каким-то странным, немного хулиганским выражением на лице. Я подумал, что именно с таким выражением мог бы звать родителей какой-нибудь малолетний карапуз, который обнаружил у порога дома труп: «Знаете что, тут у нашей двери кто-то спит!»

— Знаешь что, это очень похоже на папирус.

— Какой папирус? А! Я понял. Как там в рекламе было: «Любовь с первого глотка», этот, что ли?

— Кенжи!

— Что?

— Поверь, мне очень нравятся твои шутки, но не сейчас.

А я и не шутил вовсе — просто перепутал «папирус» и «карупис» — любимый напиток японцев, беленькую такую кефирную водичку. Я вообще с трудом понимал слова Джун и казался сам себе жалким и беспомощным. На меня словно затмение какое-то нашло.

— Эта штука, на твоей двери, она же вся в крови была, разве не так? Но кровь засохла и поэтому стала черной. Правильно?

— Правильно, — со вздохом признался я. У меня уже не было сил врать, видимо, я слишком перенапрягся. — Это, наверное, чья-то кожа. Понимаешь?

— Это еще почему?!

— Да потому, что это было предупреждение. Ну, чтобы я в полицию не пошел или еще что-нибудь в этом роде…

В моем нагрудном кармане зазвонил мобильник. У меня появилось плохое предчувствие. И оно оправдалось — звонил Фрэнк.

— Ха-ай, Кенжи. Как делишки? — спросил он до невозможности безмятежным голосом. Слова, казалось, шли напрямую из его мозга, не задействуя голосовые связки. Судя по посторонним звукам в трубке, Фрэнк звонил не из гостиницы, а из телефона-автомата.

На нашем столике, как, впрочем, и на всех остальных столиках в кофейном углу, красовалась наклейка: «Просьба не разговаривать по телефону в помещении кондитерской». Джун пальцем указала мне на дверь. Но молодая симпатичная официантка, которая выкладывала свежие пирожные на нарядные тарелки в стеклянной витрине, улыбнулась и сказала:

«Ничего страшного, кроме вас, никого нет, поэтому вы можете и здесь поговорить».

— Спасибо, — Джун слегка поклонилась девушке.

Она очень любила эту кондитерскую, часто сюда заглядывала и, судя по всему, знала симпатичную официантку в лицо. Невероятно, но голос Фрэнка, звучавший в трубке, изуродовал даже эту обыденную, ничем не примечательную бытовую сценку. Его неприятный голос перебил приветливый разговор двух молодых девушек, и у меня окончательно упало настроение. Посреди небольшой кондитерской то, что олицетворял собой Фрэнк, столкнулось с тем, что олицетворяла собой Джун. Реальность треснула, и я почувствовал, что меня засасывает в эту трещину, как в желудок какого-то мифического чудовища.