Мисс Равенел уходит к северянам
Шрифт:
— Не горюй обо мне, — обратилась она к нему. — Я верю в грядущую жизнь. Я возвращаюсь туда, откуда явилась. В мире и радости я приобщаюсь к покою.
Он подошел к ней ближе, присел на кровать и молча взял ее за руку.
— Настанет однажды и твой черед, — продолжала она, — и ты увидишь меня там, одесную от господа. Я всегда просила его об этом. Сейчас я молилась опять, и молитва моя услышана. Я была за тебя в страхе, но теперь не страшусь.
Он ничего не ответил, только сжал ее руку крепче; она с трудом переводила дыхание.
— Теперь я могу расстаться с тобой, — продолжала она. — У меня не хватало для этого сил, но теперь господь обещал мне нашу грядущую встречу. Оставляю тебя в руке
Говоря все это, точнее, шепча, она обняла его. Роняя слезу за слезой, он коснулся губами исхудалого лица матери, и она, проведя рукой по его щеке, улыбнулась, откинулась на подушки и тихо смежила глаза, будто заснула. Два-три последних, неразборчиво сказанных слова, невыразимо блаженный шепот был словно беседой души ее с ангелами, словно уже не от мира сего. Сын держал ее за руку и касался губами ее лица, и ему показалось, что мать отошла ко сну. Но дыхание больной становилось все тише, пока не затихло совсем. Сиделка подошла к изголовью, нагнулась, взглянула, прислушалась и сказала: «Она скончалась!»
Он свободен. У него нет больше матери.
Он ушел к себе в комнату, с ужасом чувствуя, что отныне мир для него лишился любви; лишился надежды и цели; что его ждет пустота. Казалось, исчезло прошлое и не было будущего; он не мог сосредоточиться мыслью даже на страшном горе, постигшем его. Он взял Библию, материнский подарок, и прочитал страницу, но ничего в ней не понял, не запомнил даже строки из прочитанного. Охваченный немотой чувств, этим почти что безумием, постигающим пораженную душу, он не в силах был вспомнить своего расставания с матерью, не мог повторить ее слов, исполненных радостной веры в их грядущую встречу. Словно назло ему, наперекор, в ушах его снова и снова звучали строки несчастного Эдгара По:
О, счастье! Не мучусь Я больше, томясь, [36] Упорной болезнью, И порвана связь С горячкой, что жизнью Недавно звалась. [37]В печальных строках звучала горькая правда. Ему теперь тоже казалось, что жизнь это не больше чем тяжкий недуг и только могила дает исцеление. Измученный долгой бессонницей, не оставлявшей его тревогой, отчаявшись справиться с горем, Колберн на самом деле страдал от томления души. Считая, что в жизни ему теперь ничего не осталось, он избрал себе смерть, но честную, с пользой для общества, чтобы не посрамить ни себя, ни свое поколение. Да, он умрет, но умрет, защищая родину! Это торжественное решение было решением человека жизнелюбивого и даже веселого по природе, но не ушедшего полностью от влияния «предков, фанатических пуритан. Он ярко представил себе, что значит смерть, и выбрал себе эту долю во имя правого дела. Не забудем и то, что он ужасно устал и душу его лихорадило.
36
Первая
37
Перевод М. Зенкевича.
ГЛАВА VII
Капитан Колберн набирает роту, полковник Картер — полк
Вплоть до самого октября Колберн возился с наследством матери и приводил в порядок собственные дела. После чего, распорядившись имуществом и сдав внаем родительское гнездо, он перебрался в номер Новобостонской гостиницы, готовый в любую минуту проститься с родимым краем, а если придется — и с жизнью. Соседство мисс Равенел (хоть он с ней в ту пору не виделся) могло бы, конечно, сбить Колберна с избранного пути, но он очень мужественно противостоял этой мятежнице, как в дальнейшем и всем ее мятежным собратьям.
Однажды утром, покидая гостиницу чуть позднее обычного и направляясь в свою контору, он увидел знакомую румяную физиономию и непомерной длины каштановые усы. Не узнать их владельца было никак невозможно; то был раненный под Булл-Раном и попавший в плен подполковник; такой же могучий, с тем же великолепнейшим цветом лица и дерзким презрительным взором, словно все названные испытания постигли совсем не его, а кого-то другого. Холодно глянув на Колберна, он направился дальше. Но не успел молодой человек покраснеть и взяться за ручку двери, как знакомый ему баритон загремел вслед: «Погодите!»
— Извините меня, — обратился к нему подполковник, подходя торопливым шагом. — Совсем не узнал вас. Со времени нашего пикника утекло немало воды.
Он расплылся в улыбке и так весело захохотал, точно за это время не было никакого Булл-Рана.
— Ну и ну! — продолжал он. — Я сто раз хохотал, вспоминая, как пичкал вином и сигарами толпу старых дев. Все равно что вломиться с бутылкой в беньяновский Храм Красоты [38] из «Пути паломника» и предложить всем девицам «по маленькой»…
38
Беньян Джон (1628–1688) — английский писатель, автор аллегорического религиозно-морального романа «Путь паломника».
Новый взрыв хохота; дерзкие темные глаза подполковника искрились от веселости. Колберн глядел на него и слушал в большом изумлении. Вот перед ним человек, переживший недавно ужас и таинство боя; он был ранен, захвачен в плен, героически бился, проливал свою кровь во имя высоких целей; он был свидетелем неудач и позора, постигших армию. И ни слова об этом всем, даже думать не думает; только хохочет да вспоминает пикник. Что это значит — равнодушие на грани измены? Ветреность или — кто его знает — настоящая скромность? Если бы он, Колберн, сражался при Булл-Ране, то, наверно, и слова не мог бы сказать ни о чем другом.
— Как ваши дела? — спросил его Картер. — Вы похудели и что-то бледны.
— Да нет, я в порядке, — возразил ему Колберн, обходя свои личные обстоятельства, как малосущественные. — Скажите лучше, как вы? Как ваше ранение?
— Ранение? Ах, эта царапина! Давно зажила. Меня оглушило, когда я упал с коня. Иначе им бы не взять меня в плен. А рана не в счет.
— Но вы настрадались у них? — сказал Колберн, полные сочувствия.
— Настрадался! Мои дорогой, если я от чего настрадался в плену, так от выпивок и пирушек. Давно уже так не гулял, как на этот раз в Ричмонде. Встретил там уйму старинных друзей, и они меня развлекали. Сейчас они по другую сторону баррикад, но как были лихие ребята, так и остались. Разве могут они обидеть меня, товарища по Вест-Пойнту?