Мисс Равенел уходит к северянам

Дефорест Джон

Иногда его просто обуревало желание с ней объясниться. Благоволивший к Колберну доктор несколько раз поручал ему сопровождать Лили в концерт или на лекцию; это было уступкой доктора простоте и добродетельным нравам Нового Бостона, где юным девушкам предоставлялась свобода, доступная в более крупных и более испорченных городах лишь почтенным матронам. Когда они шли в концерт или возвращались домой, когда он чувствовал на своей руке легкую ручку Лили и мог быть к тому же твердо уверен, что уличный сумрак укроет ее укоризненный взгляд, смелость вскипала в сердце у Колберна и страх становился меньше.

— Если о чем я и грущу, уходя на войну, — сказал

он однажды, — то только о том, что надолго расстанусь с вами — быть может, навеки.

В его дрогнувшем голосе была некая сила, проникшая в душу девушки, и несколько мгновений оба молчали: он был не в силах продолжать свою речь, девушка старалась пересилить волнение. Лили чувствовала себя как во сне, на краю бездны, когда не знаешь, что будет — устоишь на ногах или ринешься вниз, в неведомое. Это была, без сомнения, одна из решающих минут в ее жизни, но она взяла себя в руки прежде, чем Колберну удалось развить свой успех. Лишних десять секунд молчания, и дело могло завершиться помолвкой.

— Да у вас просто нет сердца! — рассмеялась она. — Грустите только об этом! А растоптанные поля моей родины? А наш дом, который, наверное, вы сожжете? Нет, аболиционисты ужасны!

С грустью он понял, что Лили не велит ему говорить о любви, и подчинился приказу.

— Я превращу Луизиану в пустыню, — подхватил он, принужденно смеясь, — мы засеем ваши плантации солью.

И до самых дверей гостиницы они продолжали шутить, хотя им и не было весело.

Близился день отплытия полка, и Колберн со страхом, но также и с нетерпением ждал прощания с Лили. Порой он мечтал и надеялся, что в этот последний момент сумеет как-то пленить ее капризное сердце. Потом он впадал в рассудительность и тогда понимал, сколь опрометчиво и жестоко искать ответного чувства у девушки лишь для того, чтобы тут же ее покинуть на долгие месяцы, годы, быть может, навеки. А вдруг он в первой же битве лишится ноги или носа, что тогда ему делать: вести ее к алтарю или вернуть ей свободу? Прощальные встречи редко бывают удачными; весьма неудачной была и эта. Они встретились в общей гостиной отеля, в присутствии доктора и нескольких проживавших в гостинице незнакомых почтенных дам. Солдаты Колберна уже промаршировали по новобостонским улицам, сопровождаемые восторженными криками толпы, и погрузились на пароход каботажного плавания, который должен был доставить их к океанскому транспорту в нью-йоркском порту. Сам Колберн получил разрешение задержаться до вечера и приехать в Нью-Йорк скорым поездом.

— Сегодня великий день в вашей жизни, — сказал растроганный доктор, — а для меня очень грустный день. Горько думать, что мы так долго вас не увидим.

— А я надеюсь, мы скоро с вами увидимся, — отвечал ему Колберн, хотя печальный тон его голоса плохо согласовался с его словами. Он был бледен, глаза его лихорадочно блестели после бессонной ночи. — Уверен, что скоро увидимся, — повторил он еще раз.

Единственным его шансом вернуться к мисс Равенел был скорый конец войны; он жаждал его и свою надежду, как свойственно то совсем молодым людям, поддерживал верой. Правда, тогда почти все северяне были уверены, что дольше года война не продлится; что великая армия, формируемая на берегах Потомака, будет непобедимой в бою; что Мак-Клеллан без всяких хлопот подавит мятежников. Должно быть, во всей Баратарии только полковник Картер, да еще Равенел, да немногие закоснелые сторонники демократической партии держались иного взгляда.

— Куда направляют вас, мистер Колберн? — спросила Лили с живым интересом.

— Сказать

по правде, не знаю. Приказ в закрытом конверте. Полковнику велено вскрыть конверт через сутки после того, как мы выйдем в море.

— Безобразие! Кто это выдумал! — возмутилась молодая особа. Она была любопытна, и ей не терпелось узнать, поедут ли северяне в ее родной город.

— Вернее всего, мы едем в Вирджинию, — предположил Колберн. — Очень надеюсь на это. Там будет решающий бой, и я хочу в нем участвовать.

Бедный Колберн! Он словно признался, что хочет пасть мертвым в великом сражении. И как ошибался он, думая, что в этой войне будет только один решающий бой.

— Куда бы вас ни послали, — вмешался доктор, — везде вы будете к месту, как друг человечества и патриот. Верю, вас ждут победы. Уверен также и в вашем личном успехе. Полковника Картера, конечно, произведут в генералы, и вы займете тогда его нынешний пост. Но если даже вы ничуть не продвинетесь в чине и вам не дано будет отличиться на поле сражения, все равно вы участвуете в замечательном деле и можете рассчитывать на благодарность потомков. Я завидую вам от души, завидую тому гордому чувству, с которым вы пройдете по жизни.

— Спасибо вам, сударь, — откликнулся Колберн, не найдя что ответить еще в такую минуту.

— И если представится случай отправить письмо, не забывайте о нас, — вставила Лили, не очень раздумывая, что говорит, после чего, спохватившись, залилась ярким румянцем. В своем нетерпении поскорее узнать, когда вторгнется Картер в Луизиану, она сказала нечаянно лишнее.

Узнав, что он может послать ей письмо, Колберн расцвел в благодарной улыбке.

— Разумеется, — разъяснил доктор, — не забудьте мне написать, как только прибудете к пункту своего назначения.

Колберн ответил, что так и сделает, но с меньшим восторгом, чем минуту назад. Было ясно, что ни при каких обстоятельствах он не смеет адресовать свои письма мисс Лили.

— Теперь я должен проститься с вами, и да хранит вас господь, — сказал он со вздохом, протянув девушке руку и при этом побледнел (так утверждали, во всяком случае, присутствовавшие в гостиной почтенные дамы).

Мисс Равенел подала ему руку и тоже переменилась в лице, но не побелела, как он, а вспыхнула ярким румянцем.

— Возвращайтесь живым и здоровым, — тихо сказала она.

Она была исполнена столь откровенно дружеских чувств, что не заметила даже, какую силу любви, какую горечь отчаяния вложил он в свое, всего только две-три секунды длившееся рукопожатие. Она осознала это попозже, по прошествии часа, поняла, заливаясь румянцем, что это значило, но опять не почувствовала ни любви, ни досады.

— Храни вас господь! Храни вас господь! — повторял растроганный доктор. — Не забывайте, пишите почаще. Всего вам хорошего.

Прощание оказалось мучительным и совсем непохожим на то, о каком он мечтал, и Колберн, сказав в извинение, что ему еще нужно проститься с друзьями, откланялся за полчаса до отправления поезда. В дверях он столкнулся с входившим в отель полковником.

— Последнее «до свидания», не так ли? — осведомился Картер в своей обычной грубовато-беспечной манере. — Тоже хочу попрощаться с этим милым семейством. Увидимся в поезде.

— Слушаю, сэр, — кратко ответил Колберн. На душе у него было сумрачно, как в февральскую вьюгу, и он зашагал вниз по улице на вокзал, не для того чтобы увидеться там с какими-либо друзьями, а просто желая выкурить наедине сам с собою сигару, не принесшую, впрочем, ему утешения.