Мисс Равенел уходит к северянам

Дефорест Джон

— Что с капитаном Колберном? — живо спросила она.

— Невредим. У нас нет потерь. Впрочем, один убит, — сказал Равенел, вспомнив беднягу, у которого взял винтовку.

Лили вздохнула с большим облегчением. Жизнь их доблестного защитника стала для нее драгоценной.

Рассеянный доктор вошел в дом с винтовкой и теперь был охвачен тревогой, как он скроет от Лили, что принял участие в бою. Он держал ружье за спиной, словно шалун-мальчишка, который разбил окно и теперь, когда надо держать ответ, скрывает свою лапту. Но когда он пытался поставить винтовку в угол, то был уличен.

— Как? — воскликнула Лили. — И ты тоже дрался? Милый мой, гадкий папа!

Она обняла

его и истерически расхохоталась.

— Так я и знала, что ты там воюешь, — сказала она. — Ведь ты пропадал целый час, а я-то ищу тебя и зову. Постыдился бы, папа!..

— Я и стыжусь, — отвечал Равенел. — Оказался полнейшим профаном. Не сумел зарядить винтовку. Представь, я вогнал пулю не тем концом и не смог ее выгнать потом даже шомполом.

— Поставь же винтовку, папа. Она тебе здесь не нужна. Надо заняться ранеными.

— Как? — вскричал доктор. — Разве есть раненые?

— Конечно. Совсем позабыла сказать. Их всех принесли сюда. Сейчас я открою сундук и вытащу простыни.

Доктор был изумлен. Счастливо выйдя из боя, он решил, что и другим повезло не менее, не считая, конечно, того бедняги в овражке. Но, ставя винтовку к стене, он услышал, как кто-то стонет, и пошел осмотреть несчастного. Приподняв одеяло и чиркнув спичкой, он увидел Газауэя; по лицу майора струился обильный пот от жары и от ужаса.

— Вот это кто! — сказал Равенел с чуть заметным презрением в голосе.

— Боже мой, — промямлил майор, — а я здесь совсем расхворался. Ужасные колики в печени. Помогите мне, доктор.

— Непременно, — ответил доктор, уходя от майора.

«Если бы я не забил этой пулей свою винтовку, — говорил он позднее, — то, конечно, помог бы ему — хирургически».

Вскоре в маленькой комнатке Лили, на залитом кровью полу, лежало шестеро раненых. У доктора не было никаких инструментов, он зондировал раны пальцем и бинтовал их мокрыми тряпками. Дочь помогала ему, бледнея при виде крови, но твердо решившись не поддаваться слабости. Когда Колберн зашел на минуту, Лили кивнула ему с сердечной улыбкой, — он ведь был их отважный защитник.

— Я рад, что вы занялись этим делом, — сказал Колберн доктору. — Будут еще раненые.

— Как! Разве сражение не кончилось? — с удивлением спросил Равенел, перевязывавший солдату раздробленный пален.

— Пока еще нет. Атака отбита, но мы ждем второго приступа. Они пустят в дело резерв. Прошу вас, останьтесь здесь. Позаботьтесь о раненых.

Только он вышел, послышался грохот и рев. Вторая бригада техасцев с воплем пошла на штурм форта, и в ответ загремели орудия с бастионов и кораблей. Тем же путем, что и ранее, но с большим напором волна наступающих ринулась к форту и, обтекая по краю ров, обрушилась на палисады. Колберн и с ним половина защитников форта были уже на посту и, не отвечая на клики врага, отчаянно оборонялись. Внезапно послышалось: «Эй, отходите! Назад! Они обошли палисады».

Все кинулись за укрепления. Палисады пришлось оставить. Но защитники форта, не думая долго, нашли себе новую линию обороны. Став на колени за низеньким земляным валом, солдаты и офицеры открыли частый и меткий ружейный огонь по врагу, едва успевая перезаряжать винтовки. Для сплошной обороны позиции людей не хватало, и там, где противник не перешел еще ров, стрелков отделяли огромные интервалы, как часовых в сторожевом охранении. В эти трагические минуты форт Уинтроп спасло только то, что южане пришли к стенам крепости без штурмовых лестниц. Но вот сорвиголовы, обошедшие вброд палисады, распахнули ворота, и в крепость вкатилась толпа долговязых, костлявых техасцев в коричневатых и грязно-серых мундирах. Их загорелые лица сияли от близкого

торжества, а победный вопль был таков, что на мгновение заглушил и ружейный огонь, и стенания раненых. Но наступающих встретил прямо в упор столь губительный встречный залп, что они не смогли перебраться через низенький вал. Передовые свалились у самого вала, остальные откатились назад. К невыгоде для атакующих, внешний склон был изрезан овражками и колдобинами и к тому же густо усеян невысокими, наспех сбитыми хижинами и палатками, служившими жильем для солдат гарнизона. Используя их теперь для укрытия от пуль, техасцы прижались к земле, и их невозможно было поднять для нового приступа. Защитники форта сразу вздохнули свободнее. Укрываясь за валом, они дружно стреляли по каждому, кто поднимался с земли, и ждали с надеждой рассвета и вступления в бой канонерок. Офицеры южан понимали опасность своей позиции и снова и снова пытались ободряющим криком и личным примером поднять людей. Но все было тщетно, наступление выдохлось.

— Не нравится это им, ах, не нравится! — твердил лейтенант-луизианец в большом восторге. — Не так они это задумали.

Перестрелка шла уже более часа, и ряды техасцев редели; одних находила пуля, другим, кто посчастливее, удавалось удрать из ловушки. Когда рассвело, стало видно, что на окровавленном, изрытом пулями склоне лежит сотня трупов и добрых две сотни прижатых к земле солдат. Послышались голоса: «Не стреляйте! Сдаемся!»

Подполковник-южанин крикнул: «Сдаемся!» — и вытащил из кармана белый платок. Потом подошел к валу, перемахнул на ту сторону и в изумлении уставился на жалкую кучку защитников крепости, белых и негров.

— Черта с два я вам сдамся! — сказал он. — А ну, на приступ, ребята!

Но сержант-северянин уложил его выстрелом в грудь, и подполковник свалился за вал. Никто из техасцев не послушал его команды, а те, кто успели подняться, снова легли. Защитники форта возобновили огонь, и южане вновь закричали хором: «Сдаемся!» — и замахали платками и шляпами.

— Что нам делать? — спросил лейтенант-луизианец. — Этих каналий втрое больше, чем нас. Стоит пустить их в форт, и они нас обезоружат.

Колберн поднялся и крикнул:

— Ну, как вы, сдаетесь?

— Сдаемся! Сдаемся! — кричали южане, махая широкополыми шляпами.

— Тогда бросайте оружие в реку.

Один, другой нерешительно выполнили команду; а потом все толпой устремились к берегу; двустволки и кривые охотничьи ножи полетели в желтую воду.

— А теперь сидеть смирно! — скомандовал Колберн.

Они подчинились с великой охотой. Одни понабили трубки и стали курить, другие вытащили из мешков маисовые лепешки, третьи пошли к раненым — уложили их поудобнее и напоили водой. А иные просто залезли в покинутые хибары поспать: ночное сражение вконец всех измучило. Потом, невзирая на стоны раненых, они принялись оживленно болтать о минувшем сражении, о том и о сем. Когда крепостные ворота закрылись, они посмеялись, что заперты, словно цыплята в курятнике.

— Вот это попались, — сказал со смешком один. — Уж извините меня, если что не так говорю. Не приходилось покуда бывать взаперти. Я — дикий сын прерий.

Противник бежал, понеся большие потери. А героические защитники форта, полтораста бойцов, считая тут всех — офицеров, обслугу и негров (которые, кстати сказать, как один, пошли в бой), — убили и ранили вдвое больше врагов и еще захватили в плен добрых две сотни. Разбитый противник укрылся в лесу, не стало заметно и конных дозоров. Всех пленных и раненых погрузили на борт канонерок и отправили с первым же транспортом в тыл. Когда последний техасец покинул территорию крепости, Колберн сказал: