Миссия доброй воли
Шрифт:
Откуда-то возник пасеша’хаш – так здесь называли любую прислугу, уборщиков, официантов, продавцов. Среди них часто встречались самки, но этот труженик «Хакеля» оказался ражим молодцом с длинными ухватистыми лапами. Увидев, кто к нему пожаловал, он застыл на месте с раскрытой пастью.
Петрович вставил в ухо шарик транслятора и рявкнул на альфа-хапторе:
– Чего стоять? Живо нести кхашаш и мясо! Самый лучший! Лучший, понимать? Мы гости Кшу, высоченный владыка Шеггерен харши’ххе! Поэтому нести все быстро и почетно!
– Рррхх... – Служитель вышел из столбняка
– Хашказа, – велел Абалаков, решив остановиться на домашней птице, не такой жилистой. – Быстро-быстро! Кхашаш нести большой, кружка тоже большой!
Прислужник исчез.
– Видишь, мы уже не шуча, не ашинге, а благородные тэд’шо, – с довольным видом сказал Петрович. – Надавить еще немного, и он нас харши’ххе будет звать.
– Ты совсем его запугал, – произнес Эрик, щупая имплант под ребрами. – Сейчас он бочку спиртного выкатит. И что мы будем делать?
– Пить, юноша, пить по мере сил. А что до бочки, так у нас еще гость намечается. Ты про капитана не забыл?
Снова появился пасеша’хаш, но не с бочкой, а с объемистым кувшином и огромными кружками. Опустил принесенное на стол, приставил лапу к челюсти и доложил:
– Хашказа для тэд’шо в печи на вертеле. Кхашаш лучший, с южного материка.
– Отлично, – промолвил Эрик и оторвал два квадратика платиновой фольги. – Теперь скажи, как тебя зовут.
– Шахут’гра. – Служитель переступил с ноги на ногу. – Хочу спросить... Тэд’шо дозволит?
– Спрашивай.
– Когда я был щенком, мы воевали с шуча. Долго воевали, я успел вырасти... Тэд’шо очень на них похожи.
– Ты очень про нас угадать, – сказал Абалаков на корявой альфе. – Но теперь мы не шуча, не враг. Теперь мы инопланетный тэд’шо и сильно любить хаптор. – Он повернулся к стене и ткнул пальцем в рисунок. – Нравится это! Кто делать?
– Ххешуш, – сообщил Шахут’гра.
– Ххешуш? – Петрович, приподняв брови, повернулся к Эрику. – Это ведь...
– Дырка в заднице, – уточнил тот. – Очевидно, прозвище.
– Где он есть, этот Ххешуш?
Служитель слегка присел и развел руки в стороны. Это была поза недоумения.
– Валяется где-то. Много пьет, мало платит.
– Мы его хотеть. Явиться еще, ты его оставлять для нас. – Петрович кивнул Эрику. – Позолоти парню ручку. Пусть крепче запомнит.
Эрик оторвал четыре квадратика. Зрачки Шахут’гра расширились, челюсть отвисла. Живо прибрав платину, он буркнул:
– Надо глядеть за хашказа. Большой, жирный... Как поджарится, принесу.
Прислужник снова исчез, а Петрович, с натугой подняв кувшин, плеснул в кружки.
– Снимем пробу, друг мой, но усердствовать не будем. Пахнет неплохо... – Он сделал глоток. – Пожалуй, не хуже, чем в миссию привезли. Как считаешь?
Но Эрик, будто зачарованный, смотрел на рисунок, склоняя голову то к левому, то к правому плечу. Его пост атташе по культуре обрел внезапно цель и смысл. Найти бы только этого Ххешуша!
Стукнула дверь. В зал вошли три хаптора, довольно щуплых по местным понятиям, одетых небрежно, но ярко: хламиды из синих и
Дверь снова хлопнула. Новый посетитель оказался невысоким, всего-то метра два, зато мускулистым и плечистым, и в одеянии вполне пристойном: широкая коричневая рубаха до колен, кожаный пояс, бронзовые чашки на рогах. Он устроился за столом, что был ближе к арке.
– Ну, приступим по-серьезному, – сказал Петрович, наполняя кружки до верха. – Пока Хрена нет, выпьем за твою удачу, Эрик. Все же нашелся здесь свой Карл Брюллов!
– Почему Брюллов?
– Он тоже лошадей рисовал, – пояснил Абалаков, и они выпили.
На лестнице загомонили, затопотали. Дверь уже не стучала, лишь мерно поскрипывали петли. Вошли сразу пятеро, за ними – еще двое, потом семь или восемь, кто в разноцветных ярких хламидах, кто в шортах, кто в нищенском тряпье. Первым повезло устроиться за аркой, прочие опускались на лавки у длинного стола, но к мускулистому в коричневом никто не подсел. Шахут’гра метался с кувшинами и кружками, таскал выпивку клиентам и делал успокоительные жесты инопланетным тэд’шо – мол, жарится ваша хашказа, скоро принесу.
– Хитрый парень, – заметил Петрович, скосив глаза на прислужника. – Держу пари, что он связался с двумя-тремя приятелями и сообщил, кто у него в гостях... Ну а приятели дальше передали, вот публика и набежала, чтобы на нас поглазеть. Думаю, все тут мазилы, кроме того плечистого в коричневом. Этот на художника не похож. Наверняка искусствовед в штатском.
Эрик не понял и в удивлении воззрился на инженера. Тот пояснил:
– Так в старину топтунов называли. То есть соглядатаев.
Они еще раз осушили огромные кружки. Кувшин уже сильно полегчал. Петрович, не делая паузы, налил снова. Хапторы шаркали ногами, шептались, скалились, тихо порыкивали и с изумлением глядели, как шуча пьют кхашаш. Любой из них, даже самый щуплый, весил столько, сколько Петрович с Эриком, вместе взятые. От них исходило чувство неприязни, но не такое острое, как от чиновников Гешехта и Гезунда. Те, правда, относились к касте тэдов, а эти в разноцветных тряпках были явно пасеша, да еще из презренных цартели. Неприязнь ощущалась, но Эрик улавливал и другое – любопытство и напряженное ожидание, словно хапторы боялись пропустить момент, когда шуча свалятся на пол. Но они не казались буйными и явной агрессии не проявляли.
– Альбом я в машине оставил, – произнес Эрик. – Схожу, принесу. Что им глядеть, как мы пьем! Пусть на рисунки мои посмотрят.
Он уже начал подниматься, как со стороны входа раздались неверные шаги, и в кабак ввалился тот самый оборванец, что почивал под стеною «Хакеля». На редкость здоровенный детина! Ростом метра два с половиной, серая кожа бугрится чудовищными мышцами, а лапы точь-в-точь как манипуляторы роботов-ремонтников. Он мрачно оглядел зал и вдруг замер, уставившись на Абалакова и Эрика.