Миссия «Двойник»
Шрифт:
– Господа, – голос звучал уверенно и спокойно, – у вас неверная информация – свой «Блаупункт» я сдал еще в июне! Вы можете войти и удостовериться…
Дверь с легким скрипом распахнулась, и на крыльце появился немолодой худощавый мужчина с пышными кайзеровскими усами. Пытливо глянув на незваных гостей, молча кивнул, приглашая в дом. Пахомов, нимало не смущаясь, уверенно проскользнул мимо хозяина, мигом проверил все комнаты и, возвратившись, кивнул Бикбаеву – «Чисто!»
Титаренко напряженно всматривался в смутно темневшие на фоне зарождающегося серенького рассвета силуэты домов и, нервно сжимая в руках автомат, ждал условного сигнала. Или –
Наконец в полутьме пару раз мелькнул зеленый свет фонарика. Титаренко тихо выдохнул с нескрываемым облегчением и шепнул связистке: «Все нормально, идем…»
– Вот это план концентрационного лагеря. Это территория завода, тут – казармы солдат и комендатура… Комендант – капитан СС, но охрана набрана из обычных солдат вермахта, эсэсовцев там очень мало, – хозяин явочной квартиры расстелил на столе с истинно немецкой тщательностью вычерченный план просткенского лагеря. – Теперь о вашем «объекте». Наши товарищи говорят, что его…
Слова хозяина прервал негромкий, но отчетливый шум подъехавшей машины. Пахомов, наблюдавший сквозь занавески за улицей, увидел, как у соседнего дома остановился угловатый автобус с зашторенными окнами, дверь автобуса распахнулась и двое в штатском торопливо направились к соседнему дому, из которого уже выскочил хозяин и что-то начал говорить, горячо жестикулируя и показывая на дом, в котором скрылись ночные гости. Пахомову на какой-то миг даже показалось, что селянин показывает пальцем именно на него, хотя ничего увидеть сквозь занавески да еще и в полутьме тот, естественно, не мог.
– Герр унтерштурмфюрер, кажется, у нас новые гости… – Пахомов, не отрывая взгляда от автобуса и троицы, расстегнул кобуру Вальтера P38 и поудобнее перехватил автомат.
Бикбаев поднял тяжелый, неприятный взгляд на хозяина, тот испуганно замотал головой из стороны в сторону и быстро-быстро зашептал какие-то оправдания. Командир нарочито медленно сложил листок и положил план в карман, затем скользнул к окошку и встал с другой стороны, прижимаясь к косяку. Осторожно выглянул во двор.
– Ruhig, bitte… Тихо… Не паникуй раньше времени.
8
«Schmutzige judische Tuches! Лагерь давно уже должен спать, а эти свиньи все еще стоят на плацу… – пулеметчик со сказочно-забавным прозвищем Маленький Ганс отчаянно скучал на вышке и время от времени поворачивал корпус прожектора, поводя ярким лучом вдоль проволочного ограждения и по территории лагеря. – Вечерний аппель-плац должен быть закончен, капо должны разогнать заключенных по блокам… Во всем должен быть порядок! Так нет – какому-то кретину удалось бежать! А теперь из-за этого урода в лагере суматоха, проверки и обыски. Возможно, его свои же товарищи и пристукнули за кусок эрзац-хлеба или из-за окурка сигареты. Но тогда где труп? Трупа нет, значит, сбежал – дело ясное, как блюдо с айсбаном!.. Даже на гармошке, черт побери, не сыграешь, а ведь как-то сам господин комендант похлопал меня по плечу и сказал, что когда я играю на гармонике – он знает, что в лагере все спокойно! И даже пообещал, что я скоро могу стать ефрейтором. Это было бы здорово… Я иду по улице родного городка, у меня отпуск, встречные простые солдаты вытягиваются во фрунт и отдают честь! Господин ефрейтор! Это вам не Маленький Ганс-простофиля. Младший братишка прямо-таки лопнет от зависти, а как будет гордиться бравым сыном-ефрейтором мама! Говорят, что даже сам великий фюрер когда-то был ефрейтором!..
Пулеметчик еще
– …Как эти кретины из СС могли его проворонить?! – негодовал Гольтерс, стоя у окна в уже поднадоевшем кабинете с неизменным портретом фюрера на стене. – Приказы издаются для того, чтобы их неукоснительно выполняли! Если велено расстреливать комиссаров, цыган и евреев – значит, их надо расстреливать! А этот болван комендант еще и посмеивался: «Я могу перевоспитывать даже комиссаров! Посмотрите, майор, как лихо он лупит плеткой своих вчерашних камрадов…» А вот с гораздо большим удовольствием я посмотрю, как этот самовлюбленный болван посмеется теперь, когда комиссар обвел его вокруг пальца и совершил побег! Уж будьте уверены, Ройшле, я не премину написать обо всем случившемся подробнейший рапорт и отправить его в Берлин! И не только адмиралу Канарису…
– Я бы не спешил, господин майор, – осторожно возразил капитан. – Стоит ли нам ссориться с комендантом лагеря? Наша работа еще не закончена… А вдруг его убили заключенные? Вы ведь прекрасно знаете, что изменников и предателей нигде не любят, а уж таких ретивых, каким был «наш комиссар»…
– Не смешите меня, капитан! Получается, что они его убивали, а он молчал и улыбался, и никто ничего не видел? Так не бывает… А вот если среди пленных был сговор, то ему могли помочь бежать, и поэтому-то все молчат. Круговая порука – так это, кажется, называется… А бежать он мог даже очень просто: товарищи аккуратно упрятали его в готовый к отправке штабель кирпича, и наш комиссар сейчас, вполне возможно, находится в сотне километров от лагеря! Нет, а все-таки я бы сейчас не отказал себе в удовольствии еще разок взглянуть на растерянную рожу господина коменданта… Упустить комиссара из-под самого носа!
В дверь деликатно постучали, майор недовольно поморщился и ответил: «Да!» В кабинет бочком вошли двое заключенных, опасливо озираясь и неуклюже кланяясь. Сопровождал «посетителей» фельдфебель из охраны.
– Вот эти двое, господин майор, утверждают, что имеют важные сведения о пропавшем заключенном, – солдат подтолкнул явно робевших пленных на середину кабинета.
– Хорошо. Вы можете идти… – Гольтерс тяжелым взглядом долго рассматривал обоих, затем кивнул и сухо продолжил: – Also… Итак, что вы можете сказать?
– Господин офицер, мы вот… мы вместе все видели! – молодой солдатик со шрамом на щеке переглянулся с товарищем, и тот молча подтверждающее кивнул. – Эта крыса красная давно побег замышляла! Они все с этим усатым… ну как его… с Тохадзой шептались. Этот усатый и побег приготовил, точно вам говорю!
– Шрам откуда? Старый… – неожиданно спросил майор.
– Чего? – растерянно заморгал молодой. – А, это… Это меня в лагере суки полоснули чуток!
– Суки? Was ist das, Roischle? – Гольтерс недоуменно повернулся к капитану.