Миссия в ионическом море
Шрифт:
– Все будет хорошо, как только заварится вся эта каша, - сказал Джек себе и отдал приказ отправиться трем кораблям в Медину настолько быстро, насколько позволит сила ветра.
Рассвет осветил мыс Мальбек, едва показавшийся справа на скуле, и к тому времени как палубу вымыли и отдраили насухо, корабли вошли в длинный залив, в основании которого располагалась Медина. С восходом солнца ветер ослаб, но все еще дул так сильно, как можно было только желать, и корабли приближались к отдаленному городу, держась западного берега, скользили по длинной линии соляных лагун настолько близко, что можно было
В одно мгновение порхающее облако фламинго накрыло море, ставшее алым, как только все они собрались вместе, десять или двенадцать тысяч птиц.
– Как бы я хотел, чтобы доктор сейчас оказался здесь, - вновь промолвил Джек, но Пуллингс откликнулся лишь формальным "Да, сэр". Джек знал, что сейчас на него смотрит множество глаз с переполненного квартердека и более осторожно с кормы, проходов, грот-марса, и устремил свой взор вперед.
Последние участки палубы вымыли и высушили, последние капли стекали вниз, каких-то действий в ближайшее время не предвиделось, и корабль необычайно притих - ни звука, только извечное пение ветра в снастях и шипение воды, проносящейся вдоль борта.
Джек знал, что матросы жаждут подготовить корабль к сражению, их чувства были столь же осязаемы, как и тепло солнца, и, на секунду прислушавшись к внезапному гоготу фламинго, сказал:
– Мистер Пуллингс, матросам сигнал завтракать, а когда закончат - сигнал "все по местам". И мы должны сами успеть воспользоваться камбузом, прежде чем...
Он хотел добавить "его потушат", если бы не расчихался, однако пропущенные слова были и так поняты, и, в любом случае, помощники боцмана уже засвистели в дудки.
Обычно Джек приглашал Пуллингса и мичмана-другого позавтракать с ним, но сегодня, после бессонной ночи, проведенной по большей части на палубе, чувствовал себя слишком измученным даже для разговора с Пуллингсом и ушел отдыхать в одиночестве, на ходу утирая покрасневший нос и бормоча в носовой платок:
– Ах, боже мой. Проклятье.
Он взял за правило всегда хорошенько поесть перед сражением или вероятным сражением, и Киллик постановил на стол блюдо с беконом и яичницей из четырех яиц, извиняющимся тоном пробормотав, что это "все, что есть этим утром, но пеструшка может отложить яйцо в любую минуту."
Джек съел их механически, но ни яйца, ни даже кофе не имели привычного аромата, и, когда Киллик торжественно вошел, держа пятое яйцо, Джек не испытал ни малейшего удовольствия и втихаря выбросил его в люк кормовой галереи, и, следя за его полетом, четко увидел, как море побурело, а затем снова посветлело - в стремлении поскорее очистить корабль и высвободить пушки, матросы опустошали кружки с какао за борт.
– Плотники, - возвестил Киллик, тыча пальцем через плечо, и мгновение спустя зашел плотник в сопровождении своих помощников и капитанского столяра. Плотник гораздо вежливее стюарда спросил, можно ли начинать.
– Просто дайте мне допить чашку, мистер Уотсон, - сказал Джек, прихлебывая остатки своего отвратительного кофе, - и каюта в вашем распоряжении. Особенно позаботьтесь о докторском... докторской штуковине, - добавил он, указывая на несессер Стивена, исполнявший сейчас роль пюпитра.
– Не беспокойтесь, сэр, - ответил
– Это не та вещь, которую вообще стоит брать в море, - недовольно сказал пожилой столяр.
– Тем более в сражение.
Выйдя из каюты, Джек услышал, как они набросились на переборки, с энтузиазмом выбивая клинья и скатывая клетчатый ковер, и, прежде чем он сделал с полдюжины поворотов на квартердеке, кофр Стивена и всю мебель из каюты, посуду и приборы спустили в трюм, переборки исчезли, а с ними и все его апартаменты, образовав единое пространство, и нетерпеливые орудийные расчеты смогли добраться до своих подопечных: пары 32-фунтовых карронад, установленных Джеком в каюте.
Рано, еще слишком рано: впереди еще мили вдоль соляных озер. Гавань в дальнем конце залива по-прежнему тонула в туманной дымке в тени холмов, расположенных за городом. Джек не имел ни малейшего желания заплывать в замкнутые воды без полной разведки: он приказал подтянуть гитовы на нижних парусах, и теперь "Ворчестер" и его консорты поплыли медленнее, под боевыми парусами - только марселями.
Немало местных суденышек уже сновало туда-сюда в утреннем свете - ловцы тунца, собиратели кораллов - и две низко сидящие в воде корсарские шебеки под огромными черными латинскими парусами, которые на контрагалсе очень быстро прошли рядом с "Ворчестером".
На них оказалось полно народу и, когда они проносились мимо, можно было различить множество лиц: смуглых, блестящих темных, обгоревших белых, одни бородатые, другие - гладко выбритые, в тюрбанах или ермолках, но все настороженные и хищные. Джек с крайней неприязнью взглянул на них и отвернулся.
– Давайте осмотрим корабль, - предложил он Пуллингсу.
Как и ожидалось от столь ревностного первого лейтенанта, все оказалось в порядке - люки задраены, недавно тщательно вымытая палуба увлажнена и посыпана песком, посередине корабля приготовлена бочка со свежей водой для питья, ячейки для ядер заполнены, пушечные порты открыты - поскольку не прозвучало команды "Все по местам", пушки пока не выкатили, но фитили тлели в своих небольших кадках в ожидании, когда откроют огонь, и их резкий хорошо знакомый запах плыл по палубе, а абордажная партия уже разобрала сабли или абордажные топоры, которым некоторые отдавали предпочтение в рукопашной схватке.
В нее входили как моряки, так и сухопутные, и все выглядели обеспокоенными, некоторые перевозбужденными, но большинство находилось в состоянии мрачного веселья, спокойствия и сосредоточенности. В это время чувствовалась необычайная свобода, и, когда Джек пошел на обход, те, кто ранее участвовал вместе с ним в битвах, заводили разговор:
– Помните "Сюрприз", ваша честь, и ужин, что устроили нам в Калькутте?
– Как только мы захватили большого испанца, ветер стих.
А Джозеф Плейс сказал что-то столь остроумное о "Софи", но его собственный смех сделал концовку шутки абсолютно невразумительной. Да и Джек не уловил ее смысл с самого начала, поскольку простуда сказалась на слухе, однако на зрение не повлияла, так что, когда он, завершив осмотр, забрался на грот-мачту с подзорной трубой, то отчетливо увидел Медину.