Миссия выполнима
Шрифт:
– Говард Брюстер слишком гонит лошадей, Билл. Любишь меня, люби мои идеи – вот его принцип. Он поставил на кон всего себя, все, что успел приобрести за эти годы. Все на один бросок костей. Я понимаю, почему он это делает: он чувствует добычу. Мне Холландер тоже совсем не нравится. Но чего я не могу вынести, так это наглой самоуверенности Белого дома. Если честно, я думаю, что мы справились бы с Холландером. Мы обуздали бы его как-нибудь. Способы для этого у нас есть, было бы желание. На самом деле, Брюстер опасней Холландера, потому что, если ему удастся его план, это будет
– Фиц, когда вчера вы говорили с президентом…
– Точнее, президент говорил со мной.
– …то ответили ему, что не станете его поддерживать. Однако вы все же согласились сохранить ваш разговор в тайне. Почему?
– Из соображений личной преданности, может быть. Он говорил со мной с глазу на глаз, и мы тридцать лет были друзьями.
– Можем ли мы рассчитывать на то, что вы хотя бы не станете вести против президента активной кампании – по старой дружбе?
– Под «активной» вы подразумеваете «публичную»?
– Нет, я имею в виду и частные шаги. Вы можете нам пообещать, что, когда комитет начнет обсуждение законопроекта, вы не станете применять вашу знаменитую политику тихого выкручивания рук?
Фицрой Грант хмыкнул:
– Забавно, а я всегда думал, что этим славится Говард Брюстер. Вы сами сейчас чем занимаетесь, как не тихим выкручиванием рук?
– Я все-таки хотел бы услышать ваш ответ.
– Хорошо, я вам дам ответ. Но сначала мне потребуется сделать маленькую преамбулу. Такое уж у меня обыкновение.
Саттертуэйт хотел взглянуть на часы, но потом спохватился и передумал. Он вспомнил о пустых креслах в офисе Управления национальной безопасности, которые через час заполнят два десятка лидеров конгресса. В их числе президент все еще надеялся увидеть Фицроя Гранта.
– Если сегодня вы оглянетесь по сторонам, – сказал Грант, – то увидите лишь руины, оставленные недавними вспышками насилия и зверствами. Я считаю, что это неизбежный результат нашей слабости, как нации. Либеральные принципы явно потерпели крах. Мы слишком долго позволяли головорезам из так называемых «новых левых» заниматься провокациями и террором. Мы просто стояли и смотрели, как они выкрикивали нам в лицо свои хвастливые угрозы. Наши благонамеренные законодатели предпочитали называть этот вызов обществу «разногласиями» и «несходством взглядов», а преступники тем временем убивали в засадах полицейских, организовывали саботаж и занимались подготовкой мятежа прямо у нас под носом. И теперь мне кажется…
– Фиц, вы распространяете на все общество вину немногих. Нет никаких доказательств, что мы имеем дело с чем-то большим, чем кучка экстремистов. Их главари даже не американцы.
– Я уже достаточно этого наслушался.
– Вы этому не верите?
– Это совершенно не важно. Суть дела в том, что наше общество слишком терпимо, слишком слабо, слишком открыто для атак, аналогичных тем, какие мы видели в последние
– Но альтернативой этому может быть только та или иная разновидность фашизма. Этого хочет Холландер, и этого же хотят радикалы.
– Фашизм – странное слово, Билл. Когда-то оно значило что-то вполне определенное, но теперь это не так. Сегодня это просто эпитет, которым мы награждаем своих врагов. Если в нашей стране действительно существует риск фашистского переворота, то я вижу его скорей в попытке Брюстера изменить Конституцию, чем в дряхлом и слабоумном старике, вроде Уэнди Холландера. Холландер дурак, и все это знают; в этом залог нашей безопасности.
– Муссолини в последние годы правления тоже многие считали глупцом. Но это не помешало ему мертвой хваткой держать страну.
– Пока его не убили.
– Вы считаете, что мы должны убить Холландера?
– Нет. Но я уверен, что многие из нас об этом думали. В том числе и Говард Брюстер.
– Такая мысль действительно высказывалась.
– И почему, по-вашему, он ее отверг?
– А почему вы ее отвергли?
– Потому что я не убийца. Правда, я и не рвусь провести второй срок в Белом доме.
– Это клеветничество, сенатор.
– Разумеется. Однако кое-какая правда в этом тоже есть.
Грант приподнял голову. На фоне окна Саттертуэйт плохо видел черты его лица, но чувствовал, что блестящие глаза сенатора напряженно смотрят на него.
– Билл, я хочу спросить насчет той маленькой речи, которую я сейчас произнес, – по поводу излишней терпимости и слабости. Вам уже приходилось слышать что-нибудь подобное?
– Конечно. Многие высказывают похожие аргументы. Я и сам наполовину им верю.
– А Говард Брюстер не говорил таких вещей?
– Случалось.
– Я имею в виду – в последние два-три дня?
– Нет.
– Тогда у меня есть для вас новости, сынок. Я повторил почти в точности то, что он сказал мне вчера в этом кабинете.
– Меня это не удивляет, – заметил Саттертуэйт тоном, в котором слышалось желание оправдать президента.
– Вы хотите сказать, что от Брюстера этого следовало ожидать? Естественно, он должен был выставить себя консерватором и постараться мне понравиться, чтобы получить мою поддержку. Так вы подумали?
– Я подумал, что в разговоре с вами он мог подчеркнуть жесткость своей позиции в некоторых вопросах, – уклончиво ответил Саттертуэйт. – В конце концов, ему вовсе не хотелось, чтобы вы решили, будто он собирается миндальничать с радикалами.
– Потому что это могло бы подтолкнуть меня в лагерь Холландера, не так ли?
– Вот именно. Послушайте, мы взрослые люди. Разве раньше никто не пытался обработать вас таким способом?
– Случалось. Однако, если хорошенько задуматься, здесь есть одна странная вещь.
– Какая?
– Подумайте сами, Билл. Если он собирается придерживаться столь же твердой линии, что и Холландер, тогда зачем вообще нужно заменять Холландера? – Сенатор внезапно подался вперед. – Не потому ли, что он хочет сам, лично расправиться с радикалами? Не говоря уже о его амбициях, желании остаться в кабинете еще на четыре года?