Миссия выполнима

Гарфилд Брайан

– Наверно, с тем, кто оставил ему в «фольксвагене» записку.

Михаил улыбнулся и, поднявшись с кресла, подошел к окну, чтобы взглянуть на улицу сквозь жалюзи.

Все это представление выглядело довольно грустным. Михаил был заперт в своей мрачной комнате, потому что финны ненавидели Советы и официально Михаил – известный чин в КГБ – являлся здесь персоной нон грата; предполагалось, что в Финляндии его просто нет. Поэтому ему приходилось играть в закулисные игры: устраивать тайные встречи, прятаться по углам, посылать вместо себя мальчиков для побегушек. И несмотря на все

эти препятствия, он ухитрился прыгнуть дальше всех. Он оторвал Мецетти от преследователей, так что сам Мецетти этого даже не заметил, и оказался единственным человеком, который мог теперь вывести Лайма на его след.

И конечно, за это надо было заплатить.

– Полагаю, вы знаете, что за люди работают с Мецетти.

– Если бы мы знали, кто они, то зачем бы стали связываться с Мецетти?

– Затем, что вы не знаете, где они, – мягко ответил Михаил. Его улыбка доказывала, что он не просто догадывается – он знает, о чем говорит. Удивляться тут было нечему. Советы беспокоились, что американцам известно имя преследуемого, и попытались выяснить, о ком идет речь. Странно, что до сих пор им это не удалось. Впрочем, имя Стурки не упоминалось нигде, кроме шифрованных сообщений, которые русские вряд ли могли перехватить. Они знали, что Стурка устроил взрывы в Капитолии, но не связывали его имя с похищением Фэрли.

– Нам нужна пара имен, – сказал Михаил, возвращаясь в свое кресло.

– Зачем?

– В интересах мирного сосуществования. Так сказать, ради открытого сотрудничества между партнерами.

На этот раз его улыбка показывала, что его слова не надо принимать всерьез.

– Послушайте, Михаил, вам удалось поставить нам палку в колесо, но это еще не значит, что вы получили контрольный пакет акций. А что, если я сделаю достоянием общественности тот факт, что русские мешают нашему расследованию?

– Само собой, мы будем все отрицать. Да и как вы собираетесь это доказать?

– Хорошо, тогда посмотрим с другой точки зрения. Я понимаю, чем встревожены ваши люди. Некоторые из ваших союзников отбились от рук, и Москва хочет знать, не замешан ли здесь кто-нибудь из ее друзей. Если выяснится, что к делу приложили руку Румыния или Чехословакия, это бросит на вас тень. Что ж, я готов дать вам кое-какую информацию. У нас нет никаких оснований думать, что за похищением стоит чье-либо правительство. В нем не участвуют ни секретные службы, ни национально-освободительные движения каких бы то ни было государств. Этого достаточно?

– Боюсь, что нет.

– Я и так сказал слишком много.

– Я знаю. – Михаил плотно сжал губы, так что они почти превратились в нитку. Его недовольство было направлено не против Лайма, а против собственных начальников. – Но у каждого есть свои приказы.

Это звучало почти как афоризм.

Лайм представил себе этих людей, сидящих в Кремле в своих тесных мундирах с удушающими воротничками и отказывающихся идти на какие бы то ни было компромиссы. Они знали, что у них на руках есть козырь, и, если бы Михаил отказался играть по их правилам, его живо отправили бы на Лубянку.

У Лайма не оставалось выбора.

– Юлиус Стурка. С ним небольшая команда любителей. Возможно, в деле замешан

Рауль Рива.

– Стурка. – Ноздри русского расширились. – Вот оно что. Нам давно следовало с ним покончить. Он анархист. Называет себя коммунистом. Вы знаете, что за эти годы он причинил нам, наверно, еще больше вреда, чем вам?

– Знаю. Он не способствовал улучшению вашей репутации.

– И вы не представляете, где его можно найти?

– Нет.

– Жаль.

Михаил допил свой стакан:

– Мецетти снял номер в железнодорожном отеле в Хейноле. За ним следят три наших машины. В настоящий момент в вестибюле дежурят три агента. Они ждут вас и не будут вам мешать.

– Прикажите им уйти, как только я приеду.

– Разумеется.

– В ваших досье, случайно, нет качественного фото Стурки?

– Не думаю.

У Лайма было одно фото – снимок, сделанный Барбарой Норрис ее «Минолтой». Но это был шестнадцатимиллиметровый негатив, зернистый и с плохим фокусом.

Прощаясь, они не пожали друг другу руки – у них не было такой привычки.

Снег густо лепился на ветровое стекло, и его едва успевали счищать «дворники». По боковым окнам стекала снежно-водяная жижа. Чэд Хилл наклонился над рулем, чтобы лучше видеть дорогу; они едва ползли вперед. У них была целая колонна – четыре автомобиля и полицейский фургон.

Перед тем, как сесть в машину и отправиться в Хейнолу, Лайм перечитал сообщение, приготовленное к отправке оператором.

«ОТПРАВИТЕЛЬ: ЛАЙМ

ПОЛУЧАТЕЛЬ: САТТЕРТУЭЙТ

ПРЕЖНИЕ СООБЩЕНИЯ ОТМЕНЯЮТСЯ X ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ММ ЗАШЛО В ТУПИК X В СВЯЗИ С ФАКТОРОМ ВРЕМЕНИ ПРИНЯТО РЕШЕНИЕ АРЕСТОВАТЬ ММ ПОДВЕРГНУВ ДОПРОСУ X».

Часть пути сообщение должно было идти открытым кодом, поэтому он не стал упоминать о русских.

Всего шесть часов, но мир словно погрузился в беспросветную арктическую ночь. Тьма вокруг была вязкой, как сироп.

Чэд Хилл свернул к обочине; впереди сквозь снегопад блеснули огни привокзального отеля.

Человек в высоких сапогах и меховой шапке вычищал лопатой снег из-под выхлопной трубы своего «фольксвагена»; его напарник стряхивал снег с переднего стекла. Лайм подошел поближе и заговорил с тем, кто счищал снег:

– Товарищ?

– Лайм?

– Да.

Русский кивнул. Повернувшись, он задрал голову, так что снег стал хлестать ему в лицо, и показал окно на втором этаже. Из-под опущенных штор пробивался свет.

Из машины вышел Чэд Хилл. Лайм сказал:

– Пора вспомнить, чему вас учили.

– Да, сэр.

Лайм сделал знак рукой подъехавшей автоколонне; люди стали выскакивать из машин, не захлопывая дверей, и окружали со всех сторон гостиницу.

Ледяная корка у подъезда захрустела под ногами Лайма, как яичная скорлупа. Он уткнулся носом себе в плечо, чтобы защитить лицо от ледяного ветра, и заглянул в туманное окно. В вестибюле можно было разглядеть несколько неясных фигур. Ничего подозрительного не было, никто не собирался устроить им засаду. Конечно, в такой ловушке не было бы никакого смысла; но Лайм всегда готовился к самому худшему варианту.