Мистер Мерседес
Шрифт:
– Мы приехали сюда, чтобы отдохнуть, да? Отлично провести время, да? Отвечайте.
– ДА-А-А-А!
Удовлетворенная Таня ведет их к ЦКИ. Путь долгий, по горячему асфальту, но никто не жалуется. Она оглядывается в поисках лысого мужчины в инвалидной коляске и замечает его, направляющегося к концу очереди для людей с ограниченными возможностями. Она гораздо короче, но все равно грустно видеть всех этих бедолаг. Тут инвалидные коляски приходят в движение. Первыми в зал пропускают инвалидов, и Таня думает, что это правильно.
Когда Таня с девочками встает в конец самой короткой очереди вполне здоровых людей (длинной-предлинной!), она видит, как щуплый лысый парень катит по пандусу, и думает, что ему не пришлось бы затрачивать таких усилий, будь у него моторизированная коляска. Таня задается вопросом, чья фотография у него на коленях. Какого-нибудь любимого умершего родственника? Скорее всего.
Бедняга, вновь думает она и посылает короткую молитву Богу, благодаря Его, что у нее здоровые дети.
– Мама? – спрашивает Барбара.
– Что, милая?
– Мы отлично проведем время, да?
Таня Робинсон сжимает руку дочери.
– Будь уверена.
Какая-то девочка начинает петь «Поцелуи на мидвее» чистым нежным голосом:
– Солнце, бэби, солнце светит – это на меня ты смотришь… луна, бэби, луна в небе, значит, рядом ты идешь…
Другие девочки присоединяются:
– Любовь твоя и ласки твои – не хватит их мне никогда… я буду любить, я буду мечтать, теперь ты со мной навсегда…
Песня наполняет теплый вечер, подхваченная тысячью голосов. Таня с радостью присоединяется к общему хору: эта песня доносилась из комнаты Барбары две последние недели, так что слова она выучила.
Под влиянием момента она наклоняется и целует дочь в макушку.
Отлично проводим время, думает она.
Ходжес и его более молодые Ватсоны стоят в командном пункте Брейди, глядя на ряд компьютеров с темными экранами.
– Первым – «хаос», – говорит Джером. – Следом – «тьма». Так?
Ходжес думает, что чем-то это напоминает Откровение Иоанна Богослова.
– Думаю, да, – отвечает Холли. – По крайней мере она написала эти слова в таком порядке. – Поворачивается к Ходжесу. – Она подслушивала, понимаете? Готова спорить, она знала гораздо больше. Он и представить себе не мог, как много она знала. – Вновь смотрит на Джерома. – Вот еще что. Очень важное. Не теряй времени, если «хаос» их включит.
– Да. Программа самоуничтожения. А если я занервничаю и мой голос станет высоким и писклявым, как у Микки-Мауса?
Она уже собирается ответить, но тут замечает смешинки в его глазах.
– Подначиваешь? – Холли не может сдержать улыбку. – Давай, Джером. Становись Брейди Хартсфилдом.
«Хаос» ему удается с первого раза. Экраны вспыхивают, появляются и начинают меняться числа.
– Тьма!
Числа продолжают меняться.
– Не кричи, –
16, 15, 14.
– Тьма.
– Думаю, слишком низко, – вставляет Ходжес, пытаясь изгнать из голоса нервозность, которую чувствует.
12, 11.
Джером вытирает рот.
– Т-тьма.
– Заика, – отмечает Холли. Возможно, не самая лучшая идея.
8, 7, 6.
– Тьма.
5.
Обратный отсчет обрывается, цифры исчезают. Джером шумно выдыхает. Теперь на экранах – цветные фотографии мужчин в старинной одежде Дикого Запада. Они стреляют или лежат на земле, сраженные пулями. На одной всадник и лошадь пробивают витрину.
– Что это за заставки? – спрашивает Джером.
Ходжес указывает на Номер пять.
– Это Уильям Холден, поэтому я думаю, что это кадры из какого-то фильма.
– «Дикая банда», – тут же уточняет Холли. – Режиссер Сэм Пекинпа. Я смотрела его только один раз. Потом мне снились кошмары.
Кадры фильма, думает Ходжес, глядя на перекошенные лица и выстрелы. А также кадры сознания Брейди Хартсфилда.
– Что теперь? – спрашивает он.
– Холли, ты начинаешь с первого, – говорит Джером. – Я – с последнего. Встретимся посередине.
– Похоже, придется попотеть. – Холли поворачивается к Ходжесу. – Мистер Ходжес, можно мне здесь курить?
– Почему нет? – отвечает он и идет к лестнице, чтобы сесть и наблюдать, как они работают. При этом рассеянно потирает грудь пониже левой ключицы. Раздражающая боль вернулась. Наверное, потянул мышцу, когда бежал по улице после взрыва своего автомобиля.
Прохладный кондиционированный воздух в вестибюле ЦКИ ударяет Брейди как пощечина, по его потным шее и рукам бегут мурашки. Широкая часть коридора пуста, потому что обычных зрителей в ЦКИ еще не пускают, но справа по проходу, отгороженному бархатными веревками с указателем «ДЛЯ ЛЮДЕЙ С ОГРАНИЧЕННЫМИ ВОЗМОЖНОСТЯМИ», инвалидные коляски медленно движутся к контрольно-пропускному пункту и аудитории за ним.
Брейди такой расклад не нравится.
Он предполагал, что толпа ринется в зал, как происходило на матче «Кливлендских индейцев», на который он ходил в восемнадцать лет, и служба безопасности не будет успевать ни к кому приглядываться. Ему следовало предположить, что на концерт калек будут пускать в первую очередь.
Он видит как минимум десять мужчин и женщин в синей униформе с коричневыми нашивками «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ ЦКИ» на плечах, и делать им сейчас совершенно нечего, кроме как досматривать калек, которые медленно катятся мимо них. С нарастающим ужасом Брейди замечает: они не заглядывают в боковые и задние карманы на всех колясках, но проверяют каждую третью или четвертую, а иногда и две подряд. После того как калеки получают добро от службы безопасности, билетеры, одетые в футболки с логотипом «Здесь и сейчас», направляют их в сектор для людей с ограниченными возможностями.