Мистериозо

Даль Арне

«Во всяком случае, до работы ему недалеко», — подумал Йельм и позвонил в дверь квартиры двумя этажами выше старинной сапожной мастерской.

Он видел, что глазок на двери потемнел. «Не догадался, что проще посмотреть в окно», — мельком подумал Йельм и заорал: — Полиция! — А потом принялся колотить в дверь.

Открывший дверь мужчина был худ, как щепка; волосы всклокочены, на носу — очки с толстенными стеклами. Нечто среднее между подростком-хакером и бухгалтером средних лет, этакая странная помесь.

Йельм разочарованно посмотрел на Густена

Бергстрёма. Он не мог быть убийцей, он никогда в своей жизни не решился бы на такое.

— Криминальная полиция, — сказал Йельм и показал свое удостоверение.

Густен Бергстрём впустил его, не сказав ни слова. Квартирка была очень бедной. Совершенно голые стены, в единственной комнате — компьютер. Прежде чем Бергстрём успел подойти к нему, чтобы выключить, Йельм рассмотрел на мониторе изображение обнаженной женщины. «Что это, компьютерная порнография?» — подумал полицейский, в душе ощутив себя стариком.

— Пожалуйста, садитесь, — учтиво произнес Густен Бергстрём.

Йельм сел на ветхий диван, а Бергстрём опустился в столь же древнее кресло.

— Я хотел поговорить с вами о вашей сестре, — начал Йельм как можно осторожнее.

Бергстрём немедленно поднялся и подошел к книжному стеллажу. Он взял с полки фотографию в позолоченной рамке и протянул ее Йельму. На ней широко улыбалась девочка-подросток, поразительно похожая на своего брата.

— Это Лотта до того, как она серьезно заболела, — грустно сказал Густен Бергстрём. — Это день ее шестнадцатилетия.

— Красивая, — сказал Йельм и почувствовал холодок внутри. Фото было сделано как раз в тот период, когда произошел инцидент в гольф-клубе.

— А в чем дело? — спросил Бергстрём и поднял очки на лоб.

— Когда ей было шестнадцать, она работала кедди в гольф-клубе в Кевинге. Вы это помните?

Густен Бергстрём слабо кивнул.

— Она когда-нибудь рассказывала вам о своей работе? — спросил Йельм.

— Нет, — вздохнул Бергстрём. Казалось, будто внутри у него что-то надломилось.

— Совсем не рассказывала?

Бергстрём впервые посмотрел инспектору в глаза. Каждый из них хотел услышать что-то от другого.

— А в чем, собственно, дело? — снова спросил Бергстрём. — Моя сестра умерла два года назад. Почему вы сейчас пришли ко мне и спрашиваете о ней? Я только что привык к мысли, что она умерла. Покинула меня навсегда.

— Осенью девяностого года ее уволили из гольф-клуба. Вы это помните?

— Я получил очень странный ответ на свой вопрос, — измученным голосом сказал Бергстрём.

— Я тоже, — ответил Йельм. — Однако по правилам вопросы сейчас задаю я.

Бергстрём глубоко вздохнул с таким видом, словно у него вскрывались старые раны и он ждал, что вот-вот выступит гной.

— Да-да, я помню. Сезон заканчивался, поле для гольфа должно было вот-вот закрыться на зиму. Но она еще ходила в школу, так что никакой катастрофы в том, что она потеряла сезонную работу, не было.

— А вы ничего не помните из того, что она рассказывала о работе в гольф-клубе?

— Она получила это место

благодаря подружке, не помню, как ее звали. Честно говоря, я не чувствовал себя дома в Дандерюде. Я никого там не знал. И она тоже не знала. Это было не очень счастливое время. Совсем не счастливое.

— Сразу после этого она в третий раз попыталась покончить с собой, не так ли?

— Вы действительно очень тактичны, — с тяжелым вздохом ответил Бергстрём. — Да, пыталась. Она вскрыла вены, ни до, ни после она так не делала. Когда ей удалось-таки убить себя, она наглоталась альведона. Представьте себе, достаточно запить упаковку альведона спиртом, чтобы отключить печень и почки. Лотта знала об этом. Никаких инсценировок, намеков, холостых выстрелов, призывов на помощь и прочей ерунды. Она действительно все семь раз пыталась покончить с собой. Как будто она была доставлена сюда… по ошибке. Как будто она вообще не должна была родиться. Как будто в накладной был неправильный адрес.

— А вы знаете почему?

— Я ничего не знаю и ничего не понимаю, — почти беззвучно произнес Бергстрём. — Я ничего не понимаю и никогда не пойму.

— Вы слышали об убийствах трех бизнесменов здесь, в Стокгольме?

Бергстрём был мыслями где-то в другом месте. Потребовалось некоторое время, чтобы он понял вопрос.

— В каком-то смысле это неизбежность.

— Это вы их убили?

Густен Бергстрём удивленно посмотрел на него. Затем в его взгляде зажегся странный огонек, как будто дух жизни дохнул в его чахлые легкие. «Дух бодр, плоть же немощна», [47] — кощунственно подумал Йельм.

47

«Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна».Евангелие от Матфея, 26:41

— Да, — решительно произнес Бергстрём. — Это я их убил.

Йельм посмотрел в светящиеся глаза Густена Бергстрёма. Что-то наклевывается в его серой жизни. Его портрет появится на первых страницах газет. Он окажется в центре всеобщего внимания — в первый и последний раз в своей жизни.

— Да бросьте, — сказал Пауль Йельм, и дух жизни покинул Бергстрёма.

Густен Бергстрём совершенно обмяк в своем жестком кресле. Как будто превратился в столь необходимую его мебели обивку. Йельм плеснул масла в огонь разочарования.

— А почему вы убили Куно Даггфельдта, Бернарда Странд-Юлена и Нильса-Эмиля Карлбергера?

— Почему? — переспросил Бергстрём и слегка пожал опущенными плечами. — Ну, потому что они были… богатыми.

— Значит, у вас нет ни малейшего представления о том, что эти трое господ сделали с вашей сестрой на площадке для гольфа седьмого сентября девяностого года, за месяц до ее третьей попытки самоубийства, после которой она впервые попала в психиатрическую больницу?

— Что вы имеете в виду, черт возьми?