Мистическая Москва. Тайна дома на набережной
Шрифт:
– Как противно!
– Да, Надя, противно. Но жить-то хочется!
Больше в тот день я ничего не услышал.
Следующий разговор родителей произошел через три дня. Это была суббота. Папа весь день сидел дома, а мама куда-то уходила, вернулась только к девяти вечера. Отец едва дождался ее возвращения. Он хотел ей прямо в прихожей что-то сказать, но покосился на меня и промолчал. А в половине десятого, когда я лег спать, родители снова уединились на кухне. Только я и глаз не сомкнул, а по старой привычке осторожно
– Надя, пока тебя не было, я тут задремал… – начал папа, как обычно, очень тихо.
– Только не говори, что тебе снились кошмары, – почти весело откликнулась мама.
– Если честно, даже и не знаю, как это назвать.
– Назвать что?
– То, что случилось.
– Ну-ка, ну-ка, Олег Батькович, рассказывайте, что вас так беспокоит, – попыталась пошутить мама.
Но отец оставался серьезным.
– В общем, задремал я. Славка во дворе был, гулял. И вдруг я слышу сквозь сон – у Петровых музыка играет.
– Как? – удивилась мама. – Неужели в их квартиру уже кто-то въехал? Не может быть, мы бы заметили.
– Да ты дослушай! – крякнул от досады папа. – Лежу я и не понимаю, на самом ли деле слышу музыку или она раздается в моем мозгу. Кое-как прогнал я от себя дрему и прислушался – точно, музыка. И раздается именно от Петровых. Ну, ты же знаешь, они всегда заводили граммофон прямо над нашей комнатой… И так мне стало страшно, что не передать.
– И что ты сделал? – заинтересовалась мама.
– Я поднялся с кровати и пошел наверх. Чем выше я поднимался, тем тяжелее становилось у меня на душе.
– Почему?
– Мне отчего-то казалось, там развлекаются те самые парни, которые выносили мебель. Я решил, что они оставили граммофон в квартире и теперь насмехаются над привычками и вкусами бывших жильцов. В общем, пока поднимался, я постоянно слышал музыку. А когда остановился перед дверью и нажал на звонок, она, казалось, стала чуть громче. Я даже придумал, что скажу, если дверь мне откроют те самые парни: извинюсь и сообщу, что старые жильцы взяли у меня пластинку, а отдать забыли. Я стоял и ждал, а дверь мне никто не открывал. Сколько времени провел перед дверью, не знаю, помню только, что снова и снова жал на кнопку звонка. А потом зачем-то толкнул створку, и она открылась.
– Что значит – открылась? – насторожилась мама. – Разве дверь не была заперта?
– Представь себе, нет.
– Надеюсь, ты не стал входить в квартиру?
– Напротив! Я вошел и стал искать тот самый граммофон, который не переставал играть ни на минуту. И… Можешь мне верить, можешь нет, но в квартире было пусто! – на одном дыхании выпалил папа.
– Хочешь сказать, там никого не было?
– Никого и ничего. Мебель вывезли всю. Не оставили даже старой табуретки. Правда, мусор не убрали. По углам клубилась пыль, а на полу валялись клочки
– Кто же слушал музыку в пустой квартире? – удивилась мама.
– Надя, очнись! Только что ведь сказал: там ничего не было. Ни-че-го! В том числе и граммофона.
– Что значит – не было? – В мамином голосе послышался страх. – А откуда же взялась музыка?
– Вот и я себя спрашиваю – откуда взялась музыка? Между тем я ее ясно слышал.
– А какое произведение звучало?
– «Белеет парус одинокий».
– Любимый Регинин романс, – сдавленно произнесла мама и охнула.
– Вот именно… – тихо сказал папа.
Родители замолчали.
С тех пор я тоже стал слышать этот романс. Иногда музыка доносилась до меня вполне явственно, иногда еле слышно. Но я мог бы поклясться, что звуки – не игра моего воображения.
Затем в квартиру Петровых въехали новые жильцы с мальчишкой моих лет. Мы с ним сразу подружились и стали бегать друг к другу в гости. Казалось бы, после того как в квартире появились другие люди, музыка должна была прекратиться. Ан нет! Я все равно ее слышал. И папа тоже. Они с мамой говорили об этом, когда считали, что я сплю.
Но вот что интересно – мой друг, сын соседей, не слышал совсем ничего. Ничего, понимаете? Иногда я спрашивал его, не кажется ли ему, будто где-то играет граммофон, и он абсолютно искренне отвечал, что нет. Его родители тоже ничего не слышали. Мои мама и папа иногда ходили к ним на чай – как я считаю, чтобы выяснить, как им живется в этой квартире, но ничего так и не узнали. Кстати, они так и не подружились. Только общались по-соседски…
Рассказчик умолк, пару минут мы сидели в полной тишине.
– И вы до сих пор слышите музыку? – изумленно приоткрыв рот, наконец спросила Люда.
– Бывает иногда. Хотя сейчас очень редко.
– И никто из посторонних ее не слышит?
– Никто. Я даже проводил эксперименты. Придет кто-нибудь к нам в гости, и вдруг до меня доносятся звуки романса. Я и спрашивал: не слышите ли, гости дорогие, чудесную музыку? Все только искренне удивлялись и считали меня чудаком.
– А Ангелина Семеновна тоже слышала романс? – поинтересовался Александр.
– Не знаю. Мы с ней ни разу не говорили на эту тему.
– Так откуда же бралась музыка?
– Кто ж ее разберет? Я говорю – старые грехи дают о себе знать.
– Но вы-то не были грешны перед Петровыми?
– Надеюсь, что нет.
– Что значит – надеетесь?
– Хотите – верьте, хотите – нет, но я понятия не имею, кем работал мой отец. В те времена было сложно верить даже самому близкому другу. В том числе и отцу. Да-да, не удивляйтесь! Иногда благополучие семьи можно было объяснить только одним: на совести у кого-то из ее членов – чужие жизни.