Мистическая теология. Беседы о трактате святого Дионисия
Шрифт:
В тот день я смеялся над своими смешными и глупыми усилиями добиться просветления. Я продолжал смеяться в тот день над собою и над всем человечеством, потому что каждый старается что-то улучшить, каждый старается чего-то добиться, каждый старается чего-то достичь.
Со мной это произошло, когда я был полностью расслаблен, — это всегда происходит в подобном состоянии. Я перепробовал все средства. И затем, увидев тщетность своих усилий, я отказался… я отказался от всей этой затеи и полностью о ней забыл. На протяжении семи дней я жил совершенно обычной жизнью.
Люди,
Я прожил в той семье два года, и они знали, что обычно я встаю в три часа утра, затем отправляюсь на долгую прогулку или пробежку длиной от четырех до пяти миль, а затем купаюсь в реке. Все шло точно по распорядку. Даже если у меня была температура или насморк, это не имело никакого значения: все происходило по-прежнему.
Они знали, что я сидел в медитации часами. Вплоть до того дня я отказывал себе во многих продуктах. Я не пил ни чая, ни кофе и придерживался строгих правил в отношении еды. Ровно в девять часов я ложился спать. Даже если у меня были гости, я просто говорил: «До свиданья» и шел спать. Члены семьи, в которой я жил, говорили гостю: «Теперь вы можете уходить. Он пошел спать». Я не тратил времени даже на то, чтобы сказать: «Сейчас мне пора идти спать».
Когда я расслабился на семь дней, когда я бросил затею с дисциплиной, когда я в первый раз утром выпил чашку чая и проснулся в девять часов утра, семья была озадачена. Они сказали: «Что произошло? Вы пали?» Они считали меня великим йогом.
С той поры у меня сохранилась фотография. У меня был один-единственный кусок материи и все. Днем я прикрывал им тело, а ночью он служил мне в качестве одеяла. Я спал на бамбуковой циновке. Вот и все удобства — это одеяло и бамбуковая циновка. Другого имущества у меня не было.
Когда я проснулся в девять часов утра, они были озадачены. Они сказали: «Что-то не так. Вы, наверное, больны? Вы серьезно больны?»
Я ответил: «Нет, я не болен. Много лет я был болен, а теперь я совершенно здоров. Теперь я буду просыпаться лишь тогда, когда сон покинет меня, и засыпать, когда почувствую сонливость. Я больше не собираюсь оставаться рабом часов. Я буду есть все, что пожелает мое тело, и пить, что захочу».
Они не могли поверить своим ушам. Они спросили: «И даже пиво?» Я сказал: «Несите!»
В тот день я первый раз попробовал пиво. Они не могли поверить своим глазам. Они сказали: «Вы совершенно опустились. Вы утратили всю свою духовность. Что вы вытворяете?»
Я сказал: «С меня довольно». На семь дней я позабыл о дисциплине и с тех пор больше о ней не вспоминал.
Это произошло на седьмой день — это случилось внезапно. Все вокруг вдруг осветилось, я ничего не делал Я просто сидел под деревом и отдыхал, наслаждался отдыхом. Когда я засмеялся, мой смех услышал садовник. Он всегда считал меня немного чокнутым, но никогда еще не слышал, чтобы я так смеялся. Он подбежал ко мне и спросил: «В чем дело?»
Я ответил: «Не волнуйтесь. Вы же знаете,
Ты спрашиваешь: «Что ты сделал сразу после того, как стал просветленным?»
Я рассмеялся. И с тех пор я не прекращаю смеяться. Я не могу смеяться в вашем присутствии, когда рассказываю анекдоты, потому что это делает их менее смешными, но я смеюсь через вас.
Марио заваливается в любимый бар и заказывает тройной виски.
— Что с тобой случилось? — спрашивает у него бармен.
— Да я с ума схожу от злости! — говорит Марио. — Все это началось вчера поздно вечером. Мы засиделись допоздна, и моя секретарша попросила подвезти ее домой. И когда я включил зажигание, ключ сломался у меня в руке!
— Да, я б на твоем месте точно сошел с ума, — говорит бармен.
— Да нет, дело совсем не в этом, — говорит Марио. — Мы просто взяли такси, поехали к ней домой, она состряпала ужин, и мы немного поели. Затем она спросила, не хочу ли я немного прилечь.
— А дальше? — увлеченно спросил бармен.
— Так вот, — продолжил Марио, — когда я стал расстегивать брюки, чертову молнию заело, и я никак не мог их снять!
— Ой! Я бы просто свихнулся! — воскликнул бармен.
— Нет… Не это свело меня с ума Вскоре мы все-таки занялись сексом, и все у нас шло просто замечательно, как вдруг я услышал, что в замке поворачивается ключ. «Быстрей, — сказала она, — это, наверное, мой муж. Прячься!»
— Ну и дела! — говорит бармен.
— Да нет, — говорит Марио. — Не это свело меня с ума Мне пришлось быстро спрятаться. В шкаф и под кровать залезть было нельзя, это было бы слишком просто, поэтому я вылез в окно и повис, зацепившись пальцами за подоконник.
— И что потом? — спросил бармен.
— Ну вот, врывается муж и начинает орать: «Где прячется этот сукин сын?» Не дожидаясь ответа, он начинает заглядывать в шкаф, под кровать, затем смотрит в окно и видит, что я вишу там голый и цепляюсь пальцами за подоконник.
— И дальше? — говорит бармен.
— Ну он бежит к шкафу, берет железную клюшку для гольфа, с ухмылкой на лице вскакивает на подоконник и начинает лупить меня по пальцам, и бьет по очереди по каждому пальцу.
— Боже мой! Неудивительно, что ты злой как собака! — говорит бармен.
— Да нет же! И как собака я злой не из-за этого! — говорит Марио. — Только когда он добрался до последнего пальца, я посмотрел вниз и понял, что до земли полметра!
Достаточно на сегодня.
Глава 10
Старые привычки умирают с трудом
Я полагаю также, что ты понял, насколько обсуждение частностей более пространно, чем обсуждение всеобщности. Ибо, чем более стремимся мы к высшему, тем более кратко мы говорим о вещах интеллектуального порядка; даже когда вступаем мы в тот мрак, что превосходит понимание, найдем мы не краткость речи, но совершенное безмолвие и незнание.