Мистификация

Соболева Ульяна

Я наши последний вечер и ночь в голове прокручивала постоянно. Каждое его слово перебирала, каждый взгляд, и думала о том, что было бы, если бы не сбежала, если бы не взяла сотовый у Карины и не позвонила отцу. И иногда мне до безумного отчаяния казалось, что я могла быть счастлива. Просыпаться каждое утро в его объятиях или сонно отвечать на поцелуи, когда уезжает по делам и оставляет одну в еще неостывшей постели, а потом приезжает средь бела дня, врывается в дом, в мою комнату, в меня. Голодный, истосковавшийся, дикий, и обратно на целый день в свой графский мир со своими законами, которые я не понимала и никогда, наверное, не пойму. Или велит охране сопроводить меня в город, в его офис, чтобы просто

закрыть кабинет на ключ и взять прямо у двери, а потом отправить обратно и строгим тоном велеть не есть мороженое, потому что вечером он хочет, чтобы я для него спела… Боже, зачем мне все эти концерты, публика, слава, если мне нужен только один зритель? Один единственный, и пусть даже не аплодирует, а скептически вздернет бровь и усмехается уголком рта, и я чувствую себя полной бездарью… но ЕГО бездарью.

« – А помнишь, как мы в самолете в «правда или действие» играли?

– Конечно помню! Кто еще посмел бы меня андроидом окрестить?

– А давай опять сыграем… - и, не дожидаясь ответа, сразу продолжила – правда или действие?

– Правда, Александра...

– Ну что же, начнем с простого. Какой твой любимый цвет?

– Черный!

– Все же черный? Даже теперь?

– Да. Но зато теперь я начал замечать и другие. Моя очередь: правда или действие?

– Действие!

– Спой мне… спой свою самую любимую песню. Прямо сейчас…

– Ой… Андрей… Может, в другой раз?

– Игра есть игра. Ты же певица, Александра. Выступаешь перед многотысячной публикой. Так в чем же дело?

– Да… ты прав. Конечно, я спою…

Я была в твоем времени наверно временно

Я была в твоем имени цветом инея

Билась жизни каждый миг для тебя

Билась в каждый миг у тебя где-то в сердце

Ты мой город из песка, моря и облака

Ты мой лучший день и снег, корабли и свет

Ты мой… лучшая любовь для тебя

Безупречна боль без тебя… где-то в сердце

Ты вся моя любви история, судьбы история

История меня ты

Вся моя печаль... и светел миг... история без края и конца

Ты…*1

– Никаких временно, Александра. Даже не думай об этом…

– Это… это же всего лишь песня…

– Мы напишем другую..

– Мы?

– Да, именно мы…»

Но не написали, и никогда не напишем. Теперь у каждого свои ноты. В ту последнюю ночь я прощалась с ним, сама не давала спать, жадно тянулась к губам, порочно соблазняла снова и снова, чтобы насытиться хотя бы немного. Наивная… это же как наркотик. Чем больше доза, тем сильнее тянет и тем мощнее должна быть следующая, потому что кайф будет уже не тем.

« – Моя ненасытная девочка. Такая горячая, такая чувственная. Что же ты делаешь со мной?»…

Люблю… Люблю тебя. Просто люблю тебя так сильно и невыносимо, что мне хочется умереть. У меня жизнь на той последней ноте закончилась. Я больше дышать не умею, я пою не так, двигаюсь иначе, спать не могу без тебя. Ты обещал найти и вернуть снова… Что ж ты больше не ищешь? И понимаю, что говорить можно что угодно… Это я люблю его, а он… Я не верила, что Воронов умеет любить. Может быть, когда-то умел. Давно. Свою несостоявшуюся жену. Мать Карины. А я… я та самая радуга быстротечная, и такая зыбкая. На доли секунд появилась на его небосклоне и исчезла. Он вспоминает обо мне? Хотя бы иногда?

Пусть очень редко. Пусть мимолетно. И понимала, что, скорее всего, нет. Не вспоминает. Андрей слишком серьезный мужчина, слишком повернут на своем бизнесе, сделках, махинациях и политике, чтобы думать о какой-то сучке, дочери своего врага, которая сбежала от него и, возможно, испортила все планы. А если и вспоминает, то с яростью и ненавистью.

Помню,

как слушала голос Карины, она что-то щебетала, рассказывала, как отец обещал отвезти нас за город, вроде новый дом купить хочет. Наверное, перед тем, как жениться на Насте. Сказал дочери, что это сюрприз и даже обещал сделать в доме комнату для звукозаписи и небольшой зал для выступлений. Сказал, что в этот дом, может быть, приведет свою новую женщину, если она появится и если Карина будет готова к этому. И девчонка расписывала мне, что она хочет своему отцу счастья, что она готова на все, лишь бы он улыбался и радовался жизни, как раньше.

– Как ты думаешь, Саш, это не будет предательством? Если я разрешу ему опять жениться? Предательством по отношению к маме…

– Нет. Конечно же нет. Жизнь продолжается. И твой отец никогда не забудет твою маму. Просто он попробует начать жизнь сначала, а ты должна ему в этом помочь.

И тут же собственный отец вспомнился, который даже говорить о матери моей не хотел. Не то что вспоминать. Фотографии ни одной в доме не держал. На все мои вопросы тут же отвечал с саркастическим ядом.

«Нет у тебя матери, Лекса. Она умерла, и нечего о ней думать. Все равно ты ее не знала. Можно подумать, мои рассказы что-то изменят. Не помню я о ней ничего. Времени много прошло. Думай лучше о других, более важных вещах».

– Папа Насте предложение точно уже сделал. Вот прям уверена в этом. Потому и дом купить хочет. Представляешь, Лекса? Ты к нам приедешь на свадьбу папы и петь будешь для них. Все от зависти лопнут. Ты меня слышишь? Ау? Ты со мной?

Усмехаюсь, кивая, и сильнее ногтями вжимаюсь в ладони, чтоб на взвыть. Значит, дом, свадьба… а я? Куда он думал деть меня? Отдать отцу? Или в любовницах держать? Прятаться по отелям, да по поездкам с собой таскать? И уверенность в правильности решения нарастала и нарастала, пока сама не поняла, что уже набираю номер отца. Пусть женится на своей Насте. Пусть будет счастлив, как хотела его дочь. Игрушкой я все равно не стану. Лучше вот так, чем дождаться, пока он женится и заставит петь на своей свадьбе, как заставил петь на дне рождении дочери. Не выдержу я этого. С ума сойду. Я их всех там сожгу. И его, и ее. Живьем. А может, меня вытолкают за дверь за ненадобностью или передадут папочке в обмен на документы или на что там он меня хотел обменять еще до столь знаменательного события?

Когда привезли к отцу, я впала в какое-то коматозное состояние. Слышала, что он говорит, чувствовала, как обнимает, отвечала на вопросы и ощущала пустоту и ужас. Ужас от того, что это конец. Что я решилась сама разорвать свое счастье на куски. А может, стоило остаться? Быть с ним даже в качестве любовницы… немного. Еще хоть на мгновение насладиться своей персональной радугой. Но я бы не смогла так… знаю, что не смогла бы. Уверена в этом. Делить его с кем-то, думать о том, как он там с ней, в своем доме, со счастливой Кариной… думать и сатанеть от ревности. Я бы вены себе вскрыла скорее, чем терпела все это.

– Он не тронул тебя? Ты…

– Не тронул. Не волнуйся.

– Как телефон раздобыла, хитрая моя девочка? Какая же хитрая. Как в доверие втерлась к девке его? Расскажешь отцу? Порадуешь? – и сильнее прижимает к себе, а меня трясет от гадливости и первой волны ненависти и заорать хочется.

«Не девке! А ребенку! Ребенку, которого по твоему приказу рвали на части твои псы! Ненавижу! Как же я тебя ненавижу!» Ему было наплевать, каково мне сейчас, наплевать, что происходило со мной все эти дни. Он думал о том, что победил противника. Пусть моими руками, но победил. Вот о чем он думал в этот момент. Его интересовало, как я сбежала, а не как провела время в плену. Ему хватило моего заверения, что все хорошо. Да ты в глаза мне посмотри. Где хорошо? В каком месте?