Мистификация
Шрифт:
– Остается только одна вещь. – Я снова посмотрел прямо в глаза Маккалоху и попытался одновременно ухватить целую горсть чипсов. – Вы абсолютно уверены, что именно с Хьюзом говорили прошлой ночью?
– Связь была не очень хорошей, – мужественно ответил Фрэнк, – но если бы мне пришлось предстать перед тем же судом, я бы поклялся, что на другом конце провода был именно Ховард Хьюз.
– А вас не могли обмануть?
– Ну, в принципе, нет ничего невозможного, – признал он.
Я начал смеяться.
– Фрэнк, если бы вы предстали перед судом и поклялись во всем этом – что разговаривали с Хьюзом, но манускрипт
– Нет, – сказал Маккалох с вновь проснувшейся уверенностью в голосе. – Это абсолютно в характере Ховарда Хьюза – сначала надиктовать собственную автобиографию, а потом начать все отрицать. – Первый раз за всю встречу он улыбнулся мне: – Боже мой, Клифф, вы же знаете этого человека. Я прав или нет?
Не оставалось ничего другого, как пожать плечами и согласиться, что тут он попал в самую точку.
Последний пункт обсуждения потряс меня почти так же, как заявление Фрэнка о том, что он никому никогда не рассказывал о разговоре с Ховардом Хьюзом в 1958 году. Встал вопрос, как поступит Честер Дэвис после вчерашнего телефонного опровержения Хьюза. Скорее всего, сделает официальное заявление в прессе, решили мы. Чем ответит на это "Макгро-Хилл"?
– У нас есть защита, – сказал Джеле. – У нас есть контракт Клиффа с Ховардом, письма Клиффу, письмо Хэрольду, письмо с разрешением публикации, пометки Хьюза в манускрипте и заключение эксперта о миллионной доли вероятности подделки всех этих документов. Не говоря уже о тексте книги, который говорит сам за себя и без Хьюза просто не мог появиться на свет. Однако "Макгро-Хилл" не считает должным предоставлять материалы для публичного копирования и ни в коем случае не будет выставлять на всеобщее обозрение саму рукопись до публикации, чего, собственно, и добиваются Дэвис и все его юристы.
– Конечно, – добавил Джеле, – у нас есть последнее доказательство: погашенный чек на двести семьдесят пять тысяч долларов.
И тут Джек Доуд, юрист "Тайм", задал вопрос, поразивший меня, так как все, похоже, уже знали на него ответ:
– А где Хьюз обналичил тот чек?
– В Швейцарском кредитном банке в Цюрихе, – ответил Фостин.
– Номерной счет?
– Нет. У нас есть фотокопия чека на сто тысяч долларов, когда он брал деньги со счета, чтобы вернуть их нам. Там стоит его имя.
– И, – сказал Доуду уже Альберт Левенталь, – тот чек на двести семьдесят пять тысяч долларов, чек "Макгро-Хилл" Хьюзу, имеет заверенную банком подпись. На самом деле он заверен даже двумя банками – Швейцарским кредитным банком в Цюрихе и банком "Чейз Манхэттен" здесь, в Нью-Йорке.
Доуд и все остальные удовлетворенно кивнули. Я опустил голову и начал запихивать бумаги обратно в портфель. Левенталь ошибся. Я видел фотокопию обратной стороны чека. Швейцарский кредитный банк поставил свою печать под поддельной подписью Х.-Р. Хьюза. Там было написано: "Выплатить по предъявлении в любом банке или трастовой компании: вышестоящая подпись заверена", – они гарантировали только то, что подпись является действительной подписью владельца счета. Печать "Чейз Манхэттен", поставленная на обороте чека до его отправки в Швейцарский кредитный банк, гласила: "Подпись заверена". А как же иначе, когда Швейцарский кредитный банк к тому времени первым предложил
Такую ошибку было очень легко допустить, и Левенталь, страстно желавший завершить встречу, конечно же, не хотел ввести в заблуждение людей из "Тайм-Лайф". Просто глупо считать издателя и редактора знатоками банковского жаргона. На этой радостной, но ошибочной ноте, принятой всеми присутствующими без вопросов, встреча закончилась. Я добрался до своего офиса на двадцать девятом этаже и позвонил Дику в "Командор".
– Мы живы?
– Живы и процветаем, – сказал я. – Отмени свой заказ на рейс до Бразилии и дуй сюда. У нас есть работа.
На выходные я поехал с Марти и Дианой Акерман в их дом в Лейквилле, штат Коннектикут. Гвалт, стоявший в издательстве всю неделю, привел к тому, что редактировать рукопись в "Макгро-Хилл" стало решительно невозможно; за выходные в кабинете Марти я сделал больше, чем смог выполнить за все пять предшествовавших дней. В пятницу утром, как раз перед тем, как я уехал из города, мне позвонил Ральф Грейвз. Он удивился, что с самой среды я так и не удосужился связаться с Маккалохом.
– Фрэнк немного задет, – сказал главный редактор "Лайф". – Знаешь, он хотел бы пообщаться с тобой побольше. Почему ты ему не позвонил?
Я тут же уловил установку, позвонил Фрэнку в субботу из Коннектикута и назначил встречу на понедельник в "Макгро-Хилл". Естественно, тот заметил, что хотел бы задать мне "еще несколько вопросов".
В понедельник утром я оповестил Фостина Джеле о грядущем разговоре.
– Нехорошо, – нахмурился он. – Необходимо мое присутствие. И я хочу, чтобы все записывалось. Маккалох – репортер "Тайм" и наверняка захватит с собой диктофон и все такое. Я хочу поставить условие: ваша беседа – часть рабочего процесса, следовательно, все сказанное вами останется конфиденциальным и будет принадлежать "Макгро-Хилл", и только "Макгро-Хилл" сможет это цитировать.
Когда утром приехал Маккалох, я объяснил, что хотел устроить частную встречу, но законники пронюхали и решительно выступили против.
– Когда спутываешься с юристами, – мрачно буркнул он, – они продыху не дают. Ладно, какого черта. Мы в любом случае поговорим.
Джеле включил запись, и мы с Фрэнком говорили больше часа. Снова вернулись к истории моих встреч с Хьюзом. Инстинкт подсказывал мне подробнее останавливаться на тех деталях, которые я не упомянул на встрече в среду, избегать других и ссылаться на забывчивость, когда того будут требовать обстоятельства: человек со слишком хорошей памятью всегда и вполне обоснованно вызывает подозрения.
– Каким старикан выглядит сейчас? – спросил Фрэнк.
– Старым, каким же еще? Худым, усталым. Один глаз немного слезится. Вроде бы правый. – Эта деталь выпадала из общей канвы, но так как Фрэнк не видел Хьюза с 1957 года, такая вольность казалась вполне безопасной.
Фрэнк кивнул:
– А лицо как? Ты заметил какие-нибудь дефекты?
Я вспомнил, что Дитрих описывал сломанную левую скулу – результат авиакатастрофы, – которую хирургам так и не удалось восстановить в полной мере.