Мистификация
Шрифт:
– Нет, – ответил я и практически в это поверил. Если бы не ремни, удерживавшие меня в кресле, то мое тело уже валялось бы на полу.
Он задал еще три вопроса такого же характера и затем сказал:
– Вот и все.
– Спасибо, – промямлил я и, стараясь не смотреть специалисту в глаза, пошатываясь, вышел из комнаты.
Фишер, Джеле, Ламберт и Марти Акерман сидели в соседнем кабинете, замерев в ожидании.
– Боже мой, – прошептал я Марти, – это бесчеловечно...
Минутой позже вслед за мной вышел и Капуто. Я повернулся к нему одновременно со всеми остальными. Тот пожал плечами.
– Прошу прощения, – произнес он, – результаты получились достаточно непоследовательными.
– Можешь не сомневаться, я обязательно сделаю копию, – сказал я Джеле. – И спасибо за опыт. Мне нужно бежать, самолет улетит без меня и без картин.
Мне пришлось упаковывать вещи и затем еще ждать пятнадцать минут такси на Парк-авеню. Был самый час пик. Когда я добрался до аэропорта Кеннеди, посадка на самолет на Мадрид уже приближалась к концу. Минут пять послушав мои истеричные вопли, служащие в конце концов препроводили буйного пассажира в "Боинг-747", где я рухнул в кресло, как человек, поднявшийся с больничной койки. Мое сердце до сих пор колотилось. Я не прошел тест, просто не мог его пройти.
Здесь мне придется в первый и последний раз за все повествование забежать вперед, дабы избавить читателя от мучительных сомнений, которые терзали меня тогда. Никому бы не пожелал пережить такое. Если Капуто и прислал свой письменный отчет, то никто в "Макгро-Хилл" не показал мне его. Ни тест, ни его результаты в моем присутствии больше не упоминались.
Глава 16
Лебеди реки Лиматт
Когда я приземлился на Ибице, картин в самолете не оказалось. Они таинственно исчезли где-то по пути. После дюжины звонков и телеграмм холсты объявились почти через месяц на складе в Пальме, откуда мы их и извлекли.
Но это была наименьшая из всех проблем. В Нью-Йорке я прошел через небольшой ад, но на Ибице все стало значительно хуже. Эдит расстраивалась по поводу картин, но я чувствовал, ее заботит нечто иное. Когда мы выехали из аэропорта и направились домой, я, думая, что угадал причину ее состояния, сказал:
– Слушай, насчет Дика и машины Нины. Это я просил его ничего тебе не говорить. Знал, что ты будешь в ярости, хотя для этого нет никаких оснований. Он все равно собирался в Англию, а ей нужно было доставить туда машину. Они договорились между собой, вот и все. Я не имею к этому отношения.
Эдит не обратила на мои слова ни малейшего внимания, что вконец меня обеспокоило. Когда мы приехали домой и расположились в гостиной, я хотел посадить ее к себе на колени, но она вскочила на ноги, убежала в ванную, вернулась оттуда с большим белым пакетом и швырнула его на стол передо мной. Ее глаза сверкали от слез, гнева и боли.
– Ты и эта сука, – сказала она. – В мае. И это в то время, когда я была в Цюрихе.
В пакете оказались фотографии Нины, которые я сделал на пляже Фигерал и отпечатал в Беверли-Хиллз. В хаосе, царившем летом в студии, я так и не смог их найти. Когда я позвонил Эдит из мотеля в Майами-Бич, то попросил ее пойти в студию, открыть картотечный шкаф, найти там письмо "дорогим Честеру и Биллу" и отдать его Дику. Кто-то из нас запихнул пакет с фотографиями и всеми негативами на дальнюю полку шкафа, где он и пролежал, невидимый для меня и всех остальных. Но проницательную женщину так легко не обманешь.
– Я знала это, – сказала Эдит, плача. – Я всегда это знала. Я верила тебе, хотела тебе верить. Господи, ну какая я дура! Посмотри на эти снимки! – Она схватила пакет и сунула фотографии мне в нос – Взгляни на ее лицо! Вы оба лгали мне, изображали платоническую привязанность.
Рухнув на диван, она свернулась в клубок и зарыдала.
Я пытался протестовать, объяснять, но сказать было нечего. В глубине души я с самого Дня благодарения в Лос-Анджелесе знал, что между Ниной и мной все кончено, но сейчас говорить об этом не стоило. Лучше было попытаться успокоить Эдит и получить головомойку, чем плакаться самому. Я действительно был виноват. Как обычно, все самое важное в моей жизни происходило совершенно абсурдным образом: эти фотографии ничего для меня не значили, моя одержимость Ниной умерла, я стал свободен и мог дать Эдит то, чем она всегда одаривала меня, но только сейчас нам обоим эта радостная новость не давала никакого облегчения. Какая ирония!
– Я останусь с тобой, – спокойно сказала она спустя несколько часов, когда успокоилась, – только из-за детей. Но я не хочу ехать в Цюрих. Вся эта история с Хьюзом больше не шутка. Ты должен сказать им правду – и вернуть деньги.
– После публикации книги, – сказал я. – Возможно, в апреле. – Я убеждал ее – и себя самого, – что именно это и имею в виду. И она согласилась, правда с неохотой, поехать.
Если страх преследовал Эдит во время предыдущих нелегальных путешествий в Швейцарию, то в понедельник, двадцать восьмого декабря, она была просто в ужасе, хотя и проявляла потрясающую выдержку. Я приписал ее нервозность проблемам, связанным с нашим непростым браком и Ниной. Но моя жена воображала себе зловещие фигуры из "Интертела": глубоко засунув руки в карманы черных плащей, как шпионы из романов Эрика Амблера, они ждали ее в аэропорту в Цюрихе или в мраморном фойе Швейцарского кредитного банка. В мыслях она уже десятки раз ощутила грубую хватку их рук на своем локте и слышала резкие голоса, триумфально возвещавшие:
– Пройдемте, Эдит-Хельга-Ханна Соммер-Розенкранц-Ирвинг-Хьюз. Игра окончена. Нет, не пытайтесь выбросить парик – вы попались.
Эдит всегда была ребенком, играющим во взрослые игры, и для нее поездки в Цюрих имели мало общего с реальностью. Кто-то должен был поехать. Ее попросили, она согласилась, совсем как маленькая девочка, которую мальчишки попросили помочь и постоять на страже, пока они лазают за яблоками в сад.
– Но я – слабое звено, – призналась она позднее, уже после того, как игра началась.
Дождливым ранним утром мы приехали в аэропорт Ибицы. Маленькая, беззащитная Эдит жалась к дверце "мерседеса" и судорожно пыталась намотать на руку ремень своей дорожной сумки. Ее лицо было осунувшимся и усталым, даже чрезмерный макияж не мог скрыть черные круги под глазами. В течение последних двух недель она плохо спала, с тех самых пор, как обнаружила весьма фривольные фотографии Нины, спрятанные в шкафу. Смерть Юджина стала еще одним ударом. Она слишком любила маленькую обезьянку. Мы похоронили его в коробке из-под обуви в месте, с которого открывался вид на бухту Ибицы.
На парковке аэропорта я перегнулся, чтобы открыть ей дверь, и несколько мгновений не убирал руку, удерживая Эдит на сиденье.
– Я уверен, волноваться не о чем, – повторил я. – Если бы мне казалось, что есть хоть малейшая опасность, я бы не позволил тебе ехать. Люди "Макгро-Хилл" сообщили мне, что чек прошел клиринг. У тебя не должно возникнуть никаких проблем. Но если я ошибаюсь – если хоть что-то случится и кто-нибудь попытается схватить тебя, – забудь про деньги. Спасайся сама. Деньги ничего не стоят. Подбрось их повыше, и пусть другие подбирают. Ты должна бежать, как если бы все черти ада гнались за тобой.