Мистрис Корнер берет свои слова обратно
Шрифт:
— Я желал бы, чтобы ты не говорила того, чего не думаешь на самом деле, — сказал мистер Корнер, передавая ей пустую чашку. — Иной человек, послушав тебя….
— Если есть на свете вещь, которая меня злит больше всего, — сказала мистрис Корнер, — так это, когда заявляют, будто я говорю то, чего не думаю.
— Зачем же делать это? — заметил мистер Корнер.
— Я вовсе не делаю этого, я на самом деле думаю то, что сказала, — заявила мистрис Корнер.
— Не может быть, милочка, — продолжал наставать муж. — Ты не можешь серьезно находить, что мне было бы лучше напиваться пьяным — даже изредка.
— Я не говорила напиваться пьяным; я говорила, выпивать изредка.
— Это я и делаю — в меру, — защищался мистер
— Знаю уж, — ответила жена.
— Всего понемножку и тогда ничего… На этот раз мистер Корнер сам прервал себя. — Боюсь, — сказал он. вставая из-за стола, — что нам придется отложить дальнейшее обсуждение этой интересной темы. Если ты, милочка, ничего не имеешь против того, чтобы выйти со мной в коридор, то есть несколько мелочей, касающихся хозяйства…
Хозяин и хозяйка протиснулись мимо гостьи и закрыли за собой дверь. Гостья продолжала кушать…
— Я серьезно говорю это, — в третий раз повторила мистрис Корнер, через минуту снова усаживаясь за стол. — Я дала бы что угодно — что угодно, — решительно повторила она, — чтобы только Христофор был более похож на обыкновенных мужчин.
— Но ведь он всегда был таким — таким как он теперь, — напомнила ей подруга.
— Ну да, во время помолвки мужчина, разумеется, должен быть совершенством. Но, я не думала, что он останется таким.
— Мне он кажется очень милым, хорошим человеком. Ты из тех людей, которые никогда не сознают собственного счастья.
— Я знаю, что он славный, — согласилась мистрис Корнер. — И я очень люблю его. Но именно потому, что люблю, мне не хочется краснеть за него. Я хочу, чтобы он был настоящим мужчиной, чтобы делал то же самое, что и другие.
— А разве все мужчины бранятся и напиваются при случае?
— Конечно, — авторитетным тоном заверила ее мистрис Корнер. — Мужчина должен быть мужчиной, а не мокрой курицей.
— А ты когда-нибудь видела хоть одного пьяного? — спросила подруга, грызя сахар.
— Тьму тьмущую, — ответила мистрис Корнер, облизывая пальцы, запачканные мармеладом.
Этим мистрис Корнер хотела сказать, что с полдюжины раз в своей жизни была в театре, выбирая предпочтительно более легкий вид английской драмы. Но в первый же раз, когда ей на самом деле пришлось увидеть пьяного, что случилось ровно через месяц после вышеприведенного разговора, когда он давным-давно был забыт наиболее заинтересованными сторонами, — никто не мог быть более изумлен и поражен, чем мистрис Корнер.
Как это случилось, мистер Корнер никогда не мог вполне объяснить себе. Он не принадлежал к числу людей, из которых вербуются последователи апостолов трезвости. Свой «первый стаканчик» он выпил больше лет тому назад, чем был в состоянии припомнить, и с тех пор отведал содержимое разнообразных других стаканчиков. Но ни разу до того случая мистер Корнер не выходил, и не имел даже искушения выходить из пределов своей любимой добродетели- умеренности.
— Между нами стояла бутылка кларета, — не раз припоминал впоследствии м-р Корнер, — добрую половину которого выпил он. А затем он достал маленькую зеленую бутылочку. Он сказал, что это сделано из груш — что в Перу это специально изготовляется для детей. Конечно, это могло быть шуткой; но я всё-таки не понимаю, как один стакан… Или, может быть, я за разговором незаметно выпил больше одного? — Этот вопрос очень мучил мистера Корнера.
Таинственный «он», разговор с которым привел к таким дурным последствиям, был дальний родственник мистера Корнера, некий Билль Дамон, старший штурман парохода «Фортуна». Мистер Корнер не видал его с самого детства, как вдруг случайно столкнулся с ним и тот памятный день на Лиденхолль-Стрите.
«Фортуна» на следующее утро должна была покинуть доки, направляя свой путь в Южную Америку, так что до новой встречи опять могли пройти года.
Мистер Дамон заявил, что
Оба друга беседовали о разных разностях. А позже у них зашла речь о возлюбленных и женах.
Штурман Дамон, по-видимому, обладал в этой области обширным и разнообразным опытом. Приятели говорили — или, вернее, говорил один штурман, а мистер Корнер только слушал — о тёмно-оливковых красавицах испанках, о чернооких страстных креолках и белокурых Юнонах калифорнийских долин. У штурмана была своя теория относительно обращения с женщинами: теория, тщательно испытанная и с успехом применявшаяся им на практике — поскольку можно было верить рассказам мистера Дамона. Перед мистером Корнером открылся новый мир, где очаровательные женщины с собачьей преданностью боготворили мужчин, которые, хотя и отвечали им взаимностью, но всё-таки умели, быть их повелителями. Мистер Корнер, сначала слушавший с холодным неодобрением, но постепенно разгоревшийся до пламенного воодушевления, сидел, как зачарованный. Только время положило, наконец, предел, рассказам штурмана о своих любовных похождениях. В одиннадцать часов повар напомнил, что капитан и лоцман каждую минуту могут вернуться на пароход. Удивившись позднему времени, мистер Корнер долго и нежно прощался со своим родственником, а затем нашел, что Екатерининские доки самое запутанное место, из которого он когда-либо пытался выбраться. Под фонарем на Минори-Стрите мистеру Корнеру вдруг пришло в голову, что он человек, не оцененный по достоинству. Мистрис Корнер никогда не говорила и не делала всего того, чем красавицы Юга хоть в слабой степени старались выразить свою жгучую страсть в людям, которые — насколько мог судить мистер Корнер — были ничем не лучше его самого. Слезы выступили на глаза мистера Корнера при мысли о словах и поступках его жены. Заметив, однако, что полицейский с любопытством поглядывает на него, он смахнул слезы и поспешил дальше. На платформе вокзала Мэншен-Хауз, где всегда очень грязно, мысли о нанесенных ему обидах вернулись с новой силой. Почему в мистрис Корнер нет и следа собачьей преданности?
«Вина в этом всецело моя» — с горечью говорил он себе. «Женщина любит своего повелителя, таков её инстинкт», задумчиво рассуждал он сам с собой. «Чёрт побери, сомневаюсь, чтобы она и полдня помнила, что я её повелитель».
— Ступай прочь! — сказал мистер Корнер отроку тщедушного вида, остановившемуся перед ним с открытым ртом.
— Я ужасно люблю слушать, — заявил тщедушный отрок.
— А кто тут разговаривает? — осведомился мистер Корнер.
— Вы, сэр, — ответил отрок.
От города до Равенскорт-Парка не близкий путь, но мысли о том, как он в будущем устроит свою жизнь с мистрис Корнер, сохранили мистера Корнера в состоянии полного бодрствования. Когда он вышел из вагона, его смущали главным образом лишь три четверти мили грязной дороги, еще отделявшие его от твердо принятого решения: немедленно же по пунктам разъяснить мистрис Корнер истинное положение дел.
Вид виллы, заставлявший предполагать, что все обитатели уже легли и почивают мирным сном, увеличил его раздражение.
Жена, любящая мужа с собачьей преданностью, сидела бы и ждала, чтобы посмотреть, не нужно ли чего.
Следуя указанию своей собственной медной дощечки, мистер Корнер не только постучал, но и позвонил. А так как дверь не распахнулась перед ним моментально, он продолжал стучать и звонить. Окно спальни, расположений во втором этаже, раскрылось.
— Это ты? — спросил голос мистрис Корнер.