Митридат
Шрифт:
В минуты покоя, когда его опустошенное тело набиралось новых сил, Митридат с некой завороженностью гладил ладонями, более привычными к копью и мечу, гладкую белую кожу на бедрах и животе распростертой перед ним женщины с закинутыми за голову бессильными руками. Не видя лица матери, не слыша ее голоса, юноша странным образом уверял себя в том, что перед ним не она, но богиня, обретшая ее облик.
Любуясь совершенством материнского тела, Митридат переворачивал его своими сильными руками, прижимался щекой к нежной спине, казавшейся ему
Любовь к матери, подательнице жизни, и любовь к женщине, пробуждающей страсть, слились в сознании Митридата воедино. Сыновняя привязанность после всего случившегося смешалась в нем с трепетным вожделением любовника. Его стыд подавлялся плотскими чувствами, которые распалялись еще сильнее при доступности материнского естества и созерцании ее прекрасной наготы. Таким образом, в подсознании юного Митридата постепенно стал складываться заведомо порочный принцип: любить- значит обладать.
Глава девятая
По окончании Дионисий царское войско двинулось к Амасии. Верховным полководцем был Мнаситей, так пожелала царица. Греческими наемниками командовал Диофант, грек из Синопы. Вместе с Диофантом в поход отправился его старший сын Архелай.
Во главе небольшого отряда конницы, который сумели собрать военачальники царицы, стоял Багофан.
В Синопе было еще тридцать боевых колесниц, но Мнаситей решил не брать их с собой, полагая, что пользы от них в сражении не будет.
Персидские военачальники с неудовольствием взирали на то, как
Мнаситей готовит войско к походу. Македонец не взял колесницы- это еще ладно,- но он отказался и от обоза помимо оружия. Еду и все необходимое воины должны были нести на себе.
– Повозки и поваров мы возьмм в Амасии,- говорил Мнаситей,- если, конечно, не придется уносить оттуда ноги. Поэтому лишняя обуза нам ни к чему.
Македонец не скрывал того, что в грядущих столкновениях с врагами царицы больше полагается на греческую фалангу и всадников Багофана, нежели на двадцать тысяч понтийской пехоты, разноплеменной и плохо обученной.
Об этом войске Мнаситей отзывался с неизменным презрением:
– Все, что могут эти вооруженные толпы, так это громко вопить и пугать врага своей многочисленностью. Две-три тысячи гоплитов рассеют их в два счета!
Слышал слова Мнаситея и Митридат. Хоть он и был царем, но с ним никто не советовался. Ему просто сообщили через Гистана, сколько собрано войска и день выступления. Потом нашлась какая-то отсрочка, и день выступления в поход перенесли. Об этом тоже сообщил Митридату Гистан.
Старший евнух разыскал Митридата в дворцовой библиотеке.
Вместе с Митридатом там была и Лаодика. Мать и сын читали какую-то книгу, вернее, они целовались, а папирусный свиток лежал развернутый перед ними на столе.
Любовники, страшно смутившись, мигом отстранились друг от друга. Митридат уткнулся в текст. Лаодика встала со стула, вопросительно глядя на евнуха.
– Войско не выступит завтра из-за неблагоприятных жертвоприношений,- склонив голову, сказал Гистан.- Мнаситей просил передать об этом царю.
– Это отрадная весть, друг мой,- промолвила царица, уста и щеки которой горели пламенем от сыновних поцелуев.
– Я знал, что обрадую тебя, о Светлейшая,- мягко проговорил Гистан, но при этом его холодные глаза осуждающе посмотрели на царицу.
Лаодика небрежно махнула евнуху рукой: «Ступай!» После ночи, проведенной в притоне, мать и сын полностью выпустили на волю свои чувства и желания. Им было мало ночей, проводимых вместе. Они и при свете дня старались где-нибудь уединиться, чтобы повторять друг другу одни и те же слова о любви, соединять руки и уста.
Он после пятилетней разлуки открыл для себя через ласки и поцелуи женщину грез, уверив себя, что его родство с ней- нелепая ошибка. Находясь под обаянием ее красоты, его неискушенное сознание смогло переступить через все запреты ради ни с чем не сравнимого наслаждения.
Она, прожив полжизни с нелюбимым мужем и не опускаясь до измен ему ради собственного благополучия, вдруг до беспамятства влюбилась в родного сына, узрев в нем разительные перемены после долгой разлуки. Его прикосновения необычайно возбуждали ее плоть. Она млела при звуке его голоса. Задыхалась от счастья, когда он смотрел на нее. Иногда ей казалось,- ив этом она черпала оправдание своей преступной связи,- что рядом с ней не сын, но совсем другой юноша, который послан ей богами взамен утерянного старшего сына.
О том, что между матерью и их старшим братом происходит нечто большее, чем простая симпатия, догадывался и Митридат-младший, который изводился муками ревности, срывая свою злобу на слугах.
Догадывалась и Антиоха, которой нельзя было отказать в проницательности. Девушка чувствовала своим женским сердцем, видя, как расцвела ее мать, что та счастлива именно как любимая супруга, а не как любимая мать.
Проникнув однажды в материнскую опочивальню, она нашла у нее под ложем сандалии своего старшего брата, а в материнских одеждах обнаружила его смятый хитон.
Антиоха не стала обличать Митридата, не желая вреда матери, которую сильно любила. Ее изворотливый ум обдумывал те выгоды, какие она сможет извлечь из этого. В глубине души она даже приветствовала это.
«От ложа матери Митридат с легкостью перейдет к ложу сестры»,- рассуждала Антиоха.
В день выступления царского войска, прощаясь с Митридатом, Антиоха не удержалась и шепнула ему на ухо:
– Возвращайся с победой, царь Митридат Филометор! (Что значит любящий мать.)
Митридат чуть вздрогнул, будто на него пахнуло жаром, и тотчас отошел от сестры с зардевшимся лицом.