Мизерере
Шрифт:
Внезапно Касдан осознал, что нащупал что-то очень важное.
Жертвоприношение.
Кровь, пролитая за Бога.
Волокин уже натянул перчатки. Опустившись на одно колено рядом с кровавой лужей, он повернул голову жертвы. Под левым ухом виднелись черные потеки. Он посмотрел с другой стороны. Те же самые следы. Подтверждение. Мазуайе пытались убить, проколов барабанные перепонки. Но что-то пошло не так. Он выжил.
Убийц это не остановило.
Они накинулись на умирающего.
Волокин приподнял лицо Режиса. Рот был разрезан до самых ушей. В темной ране
Но на этот раз ножом исполосовали все лицо, превратив его во вспаханное поле. Изборожденное. Вывернутое наизнанку. Левую половину лица изуродовали, выбив глаз. Другой глаз, белый и вытаращенный, казалось, вот-вот вывалится.
Теперь Касдан понял, что интересовало Волокина. На механике был рабочий комбинезон, жесткий от засохшей крови. Молния на груди расстегнута. Скрещенные на животе руки покрыты темной полусвернувшейся кровью. Русский осторожно взялся за рукав и потянул. Похоже, мертвец прижимал к себе какой-то предмет.
Воло без труда приподнял руку. Трупное окоченение еще не наступило. Показался прижатый к животу предмет. Человеческое сердце. Темное. Блестящее. Вблизи видно, что расстегнут не только комбинезон, рассекли и грудь. Вернее, плоть и застежка разверзлись одной темной рекой.
Волокин ничего не сказал. Он остался холодным, как замороженное мясо. Промолчал и Касдан. Оба достигли порога невозврата — все, что они открывали теперь, было чуждо реальности.
Миру, который они знали.
В глубине души ни он, ни русский не удивились.
Объяснение намалевали над головой жертвы кровавыми буквами:
Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. [28]Почерк. Все тот же. Прилежный. Детский. Касдану представилась студия рисования и вырезания, какие бывают в начальной школе.
Волокин все еще осматривал тело.
Ощупывал торс, просовывал пальцы в раны. Вдруг он отшатнулся назад и сел на пол.
Касдан поднял пистолет, не понимая, в чем дело.
28
Пс 50:12.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что произошло.
Зазвонил телефон.
На трупе.
Волокин посмотрел на руки Касдана: тот не надел перчаток. Русский закусил губы. Поднялся. Похлопал по карманам убитого.
Нашел мобильный. Отодвинул крышку и стал слушать. Затем направил трубку в сторону Касдана. Армянин насторожил уши: смех. Детское хихиканье, перемежаемое стуком трости.
Связь прервалась.
Напарники застыли на месте.
И тогда они услышали топот. Совсем рядом.
Легкий, настороженный, частый.
Дети-убийцы здесь, снаружи.
Они их ждут.
56
Площадь
Двести метров длиной. Огороженная с трех сторон домами в несколько десятков этажей. Позади из высокой трубы вырывались густые клубы дыма. А еще дальше — небо. Синее полотнище, на котором этой ночью не видно ни облачка, воплощенная пустота, бесстрастная, холодная, гладкая. Безграничное сияние, при лунном свете казавшееся насыщенным, как картина Ива Кляйна. [29]
29
Французский художник (1928–1962), еще в юности решивший, что основной темой его будущих работ станет небо. Писал монохромные картины в основном синего и голубого цвета. Запатентовал синюю краску IKB (International Klein Blau — Синий Кляйн Интернасьональ).
Волокин сделал несколько шагов, вцепившись в свой «глок». Детей нигде не видно. Он взглянул на Касдана, который тоже целился в пустоту. В синем молоке неба армянин светился, словно покрытый крошечными кристалликами. Русский понял, что и сам он выглядит так же. Две рыбы, четко очерченные блестящей коркой соли. Их глаза, черно-белые пятна, подобно сталактитам, застыли в неподвижном мгновении. Единственное движение на этой картине — два облачка пара, вырывавшегося из их губ.
Они не обменялись ни словом, но все поняли.
Все легавые живут ради подобной минуты.
Вот уже пять дней они жили ради этой минуты.
Они двинулись по площади.
Вытянув руки поперек туловища, они держали оружие дулом вниз.
Высотки вокруг казались непроницаемыми глыбами тьмы. Ни одного горящего окна. Полная тишина, не считая глухого гудения далекого завода. Гигантского бьющегося сердца в теле из стали и бетона.
Так они и шли без прикрытия.
Их силуэты вырисовывались на эспланаде, будто вырезанные скальпелем. К ногам прилипли тени — тонко очерченные жвала насекомых.
Они чутко прислушивались. Деревянный перестук стих. Только шум промышленной зоны за жилыми поселками встряхивал складки сумрака.
И вдруг новый смешок.
Оба полицейских прицелились на звук.
Но смех послышался с другой стороны.
Приглушенное хихиканье.
Торопливый топот.
Со всех концов площади.
Касдан и Волокин медленно продвигались вперед, еще медленнее разворачивались, проводя пистолетами дуги в направлении окружавших их домов.
Снова смех.
Топот.
— Они играют, — прошептал Волокин. Пар вырывался у него изо рта с каждым произнесенным слогом. — Играют с нами.
Они разошлись в стороны, к разным зданиям, один направо, другой налево. Смешки раздавались и тут же стихали. Из-под арок. Лестниц. Кустов бирючины. Точно установить источник было невозможно.
Внезапно у стоящей в глубине высотки сверкнуло серебром.
Волокин прищурился. Проблеск исчез. Он подумал о хромированном оружии. Новая вспышка, десятью метрами правее. И еще одна, тридцатью метрами левее.