Младшая дочь короля
Шрифт:
Сжав губы, Доминик решительно покачала головой:
— Мне отвратительна сама мысль, что мой муж живет со мной из чувства долга! Никогда не слышала более холодного, бездушного предложения!
Странно, подумалось Маркусу. Сам он вовсе не ощущает себя бездушным. Или, коль уж на то пошло, холодным. Как всегда при приближении к Доминик, по венам его вместо крови разливается жидкий огонь.
— Вы так думаете? А по-моему, мое предложение разумно и практично!
Порыв ледяного ветра растрепал волосы Доминик, но не от ветра,
— Что же мне сказать, чтобы вас убедить? Поймите, если мы поженимся только ради блага ребенка, то совершим огромную ошибку. Оба мы будем несчастны и в конце концов возненавидим друг друга. И ребенок в таких условиях тоже счастливым не вырастет. — Сглотнув комок в горле, она подняла на Маркуса умоляющие глаза. — Для своего ребенка я хочу большего. И для себя тоже. Если вы считаете, что это эгоистично, — хорошо, пусть так.
Скрестив руки на груди, Маркус устремил взгляд на грозовые тучи.
— Быть может, ваше нежелание выходить за меня замуж связано не с любовью, — проговорил он наконец.
— А с чем же еще? — выпалила она.
Он обжег ее яростным взглядом.
— Ни одна женщина в здравом уме, попав в такое положение, не стала бы разглагольствовать о любви! Чем больше я думаю об этом, тем лучше понимаю, что вам претит мысль выйти замуж за простого смертного, тем более за неудачника, от которого сбежала прежняя жена!
Доминик потрясенно ахнула. Как он смеет обвинять ее в такой низости? Неужели не понимает, как высоко она его ценит?
— Маркус, что вы такое говорите! Вот не думала, что вы так мало меня знаете! Неужели вам не ясно, что «принцесса Эдембургская» — это не я, а лишь малая часть меня, что этот титул для меня ничего не значит?
Губы его скривились в язвительной усмешке.
— В день, когда мы с вами пили кофе в таверне «У Шонси», я сказал, что не достоин быть вашим мужем, а вы принялись со мной спорить. Но теперь я думаю — может быть, вы просто хотели мне польстить? А когда дошло до дела, поняли, что лучше быть матерью-одиночкой, чем унижать себя браком со мной?
Доминик пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться — такой яростью наполнили ее его обвинения.
— Маркус, пожалуйста, уходите, — ледяным тоном потребовала она. — И буду очень благодарна, если вы и в дальнейшем избавите меня от своего присутствия!
По балюстраде застучали первые ледяные капли дождя — но им не дано было потушить огонь в глазах Маркуса.
— С радостью, Доминик. Не собираюсь навязывать свою помощь женщине, которой, как видно, никакая помощь не нужна. У вас на все есть ответы — прекрасно, справляйтесь со своими проблемами сами!
С этими словами он повернулся и исчез, громко хлопнув дверью, а Доминик осталась на балконе, не замечая дождя, тщетно пытаясь привести в порядок разгоряченные чувства.
Что же она натворила? Сама, собственными руками погубила свое счастье?
Два дня спустя Маркус сидел у себя в кабинете, стараясь сосредоточиться на национальном военном бюджете, когда секретарь доложил, что его желает видеть принц Николас.
Перерыв в занятиях был Маркусу только на руку: он все равно не мог запомнить ни одной цифры из документов. И благодарить за это следовало Доминик. Со дня той ссоры на балконе не было часа — да что там, минуты! — когда бы он не вспоминал о ней.
Он стыдился того, что ей наговорил, но извиниться за свои слова не мог. Во-первых, Доминик ясно дала понять, что не хочет его видеть. * Во-вторых, в главном Маркус был прав — для любви в его жизни места не было. Любовь опасная штука, она грозит болью и отчаянием. Странно, что по своему американскому опыту Доминик этого не поняла.
Едва Маркус отложил папку с документами на край стола, как послышался легкий стук в дверь, и в проеме показался Николас. Лицо молодого человека было мрачно: должно быть, у правителя дела шли не лучше, чем у первого советника.
— Простите, что прерываю вас, Маркус, — заговорил он, устраиваясь в кресле с подлокотниками напротив письменного стола. — Возможно, удобнее было бы переговорить с вами по телефону, но, честно сказать, телефонов я больше видеть не могу.
С тех пор, как новость об убийстве Герберта просочилась в прессу, дворцовые телефоны разрывались от звонков. Многие граждане хотели поговорить с Николасом, и для Маркуса не было секретом, что некоторые прямо обвиняли принца в отцеубийстве.
— По-прежнему звонят? — с сочувствием спросил Маркус.
— Теперь уже реже. Не по пять звонков в минуту, как вчера, а всего лишь по пять в час. Но по-прежнему все метят в меня.
— Ваше высочество, не обращайте внимания на эти глупости. Симпатии народа переменчивы: вот увидите, как только дело разъяснится, люди начнут обожать вас за то, что вы в трудную минуту взяли на себя бразды правления.
Николас устало провел рукой по лицу.
— Верно, но когда это будет? Через год? Через два? Как мне работать, как жить, когда народ видит во мне отцеубийцу? Они совсем меня не знают — иначе бы поняли, как нелепа сама мысль, что я мог желать отцу смерти!
Встав из-за стола, Маркус подошел к маленькому столику с кофеваркой и чашками, молча налил чашку горячего кофе и протянул ее Николасу.
— Выпейте. Мне кажется, вам это необходимо.
Николас с благодарностью принял чашку.
— Спасибо, Маркус. Хотя у меня нет времени даже на чашку кофе. Через несколько минут встреча с королевским казначеем. Он считает, что граждане Эдембурга вот-вот потребуют ревизии бюджета. Чтобы убедиться, что в нашем семействе, помимо убийц, нет еще и воров! — гневно прибавил он.