Младшая сестра
Шрифт:
Настенька легко вздохнула и, замахав на него руками, закричала:
— Ступай скажи своему хозяину: нашли мы Пеструлю-то! Нашли с телятами. Я за лошадью бегу.
Здесь она опять услышала: «ду-ду-ду…» Пастух где-то был неподалёку. Сказать бы ему, да некогда — мама заждётся.
Когда Настенька выбралась на знакомую, наторённую колёсами дорогу, сердечко её шибко стучало в груди, но она только прибавляла шагу.
На дворе фермы девочка застала заведующего — усатого, сердитого дядьку Семёна Ивановича Вихрова. Увидела его — сказать надо, а слова не выговариваются,
— Нашли? — спросил он её.
— Пеструля отелилась… Мама велела на лошади… Два телёнка, — еле выговорила Настенька.
И Семён Иванович сразу повеселел, глаза его стали добрыми.
— А куда ехать-то?
— В лес. Я покажу. Скорее!
Пока запрягали лошадь да накладывали в телегу свежего сена, Настенька забралась на передок телеги, свесила с грядицы босые ноги.
— Скорее, дядя Семён, а то темно станет…
А дядя Семён не очень-то торопился. «Ему хоть ночь — не ночь: он не забоится. А каково там маме-то!» думала девочка и, когда выехали, стала усердно сама погонять лошадь кнутом.
Дорога повела лесом, такая узенькая, тёмная, неровная, осыпанная жёлтыми листьями. Попадись встречная подвода — не разъехались бы. Они услышали в разных концах голоса: «Ау, ау, ау!» Кто бы это мог быть? Под вечер за грибами или орехами не ходят. Настенька, дрожа всем телом, забеспокоилась. Дядя Семён, закутав ей плечи дождевиком, сказал:
— Послал я женщин вам на помощь — разыскивать Пеструлю. Вот они и перекликаются. Не бойся.
На развилке, как сворачивать вправо, Настя увидела сломанный сучок на дереве — заприметила его.
— Вот здесь надо ехать, здесь. Теперь уже близко до них. Сворачивать никуда не надо.
Семён Иванович остановил лошадь и сильно, на весь лес, аукнул. От его голоса раскатилось эхо. И тотчас же ему ответила труба пастуха.
Когда приехали на ту самую полянку, где нашли Пеструлю, Настенька увидела мать и очень обрадовалась ей, да и Мария Петровна, истомлённая ожиданием, обрадовалась дочке и Семёну Ивановичу.
— Ну вот, всех ввела в хлопоты наша Пеструля! — сказала доярка. — Не надо бы пускать её в стадо, а я пожалела. На дворе она тоскует…
— Хорошо, что нашли, — довольно потирая руки, ответил Вихров.
Телят положили на сено в телегу голова к голове. Они отфыркивались. И Настеньку посадили в телегу, потому что она больше всех бегала. Лошадь пустили шагом. За телегой пошла Пеструля, а следом пошли все: Мария Петровна, Семён Иванович, пастух и рыже-бурый пёс с колокольчиком.
В деревню приехали ночью. Сторож ходил у двора фермы с фонарём, ожидая их. Фонарь разбрасывал во все стороны светлые полосы.
— Коров-то моих отдоили ли? — спросила Мария Петровна.
— Всё сделали. И Пеструлю отдоим, телят молоком напоим. Идите домой с дочкой, утомились обе, — ответили ей.
На
— Ты нашла теляток — давай им клички. Только чтобы первая буква была «П» — так, как зовётся их мать.
Настенька подумала и назвала бычка «Полосатый», а тёлочку — «Прибава», потому что мать ей дома говорила: эта тёлочка родилась «сверх плана».
Свой дождь
Катя за день не раз побывает на колхозном огороде.
— Ты опять здесь? Вот я тебя! — ворчит на неё мать.
А Катя, миновав изгородь, стремглав бежит босая по узкой дорожке, отыскивая глазами свою заступницу, тётю Марфу — бригадира.
— Ты не кричи на неё, не кричи! Она помогать нам пришла, — заступается за девочку Марфа Ивановна, вываливая из фартука сорную траву, выполотую с клубничных грядок.
А маленькая Катя уже в маках, и голова её с русыми кудринками на висках где-то затерялась в распустившихся ярких шапках цветов.
Маки цветут красиво, но недолго. Их крупные лепестки опадают, усеивая землю. Девочка подбирает лепестки, прячет себе в карман фартука. Затем, усевшись поудобнее, перекладывает их, подбрасывает на ладошке, играет в считалочку.
— Два, три… это пять, а это десять… — считает она вслух и радуется, что ей удалось спрятаться от матери.
Огород обнесён плетнём, занимает большую площадь. С утра здесь работают женщины и девушки, да ещё Фёдор-водовоз, высокий сухой дед. На лысой голове его — войлочная шляпа.
Катя дружит с дедом. Жалеет его, безродного, забредшего сюда со Смоленщины ещё во время войны. Фёдор туговат на ухо, и когда чего недослышит, девочка тут как тут — передаёт ему:
— Деда, Король твой отдохнул. Велят воду завозить. Тётя Марфа велит. Говорит, всё посохло…
А Фёдор себе на уме. Подморгнув девочке, садится в тени, достаёт трубку, набивает её махоркой; щурясь, глядит на небо, вздыхает с тоской:
— Дождика бы…
Дождя давно не было. Земля на грядках потрескалась, растения блёкнут и никнут.
— Хорошо бы крупного да зарядного, этак часа на два. Промочить землю-матушку, — вздыхает дед.
Затем он выбивает трубку и берётся за дело. Снимает путы с ног сивого и брюхастого Короля, который пасётся за огородом на отаве. Запрягает его в телегу. На длинной телеге прикручена верёвками большая бочка. Весь день Фёдор возит из-под горы, с ручья, воду и сливает в огромный чан, врытый в землю посредине огорода.
— Эге-ге!.. Тяни, Король, тяни! Может, оно скоро и помочит — отдохнём и мы с тобой…