Младший научный сотрудник 4
Шрифт:
— Окей, — вздохнул я, — рассказываю — металлические предметы начали прилипать к рукам, раз…
— Ко всем рукам или к определенным частям? — тут же встрепенулся Энрико (мафиози какой-то итальянский, подумал я, ладно еще, что не Коррадо Каттани).
— К ладоням, — пояснил я, — к правой руке больше, чем к левой.
— Продолжай.
— И еще у меня сам собой начал включаться внутренний телевизор… ну как рентгеновский аппарат, только без трубок и источников радиации — видел внутренние органы человека, как на картинке…
— Это у
— Включалось по моему желанию, — начал последовательно отвечать я, — выключалось тоже. Особенных усилий прилагать не приходилось.
— Дальше, — потребовал Энрико.
— Ну и третий пункт — если захотеть, то можно было послать мысленный импульс, который либо восстанавливал работу определенного органа тела, либо ухудшал. Зависело от внутреннего посыла…
— Дональда ты именно таким импульсом вырубил?
— Да… — не стал отпираться я, — таким.
— А говоришь, что ничего не осталось.
— Да это жалкие остатки — все же у меня пропало после того случая…
— Рассказывай теперь про этот случай, — потребовал он.
Я рассказал в двух словах. Энрико побарабанил пальцами по столику с накидкой, потом вытащил пачку Лаки Страйк, предложил мне и, когда я отказался, закурил сам, не обращая никакого внимания на Дональда.
— И что, совсем все пропало? — уточнил он, затянувшись особенно сильно.
— Да, совсем, — вздохнул я, — на тот момент. А теперь, получается, что-то немного восстановилось.
— Кого ты успел вылечить, пока у тебя все хорошо было? — задал он вопрос в лоб.
Я прикинул в уме и решил, что полную информацию я ему сдавать не буду, ну его.
— Примерно пятнадцать человек… их имена вам ничего не скажут… хотя нет, один довольно известный артист был, Андрей Миронов его звали.
— Миронофф… — задумался он, — у нас в Америке русских артистов плохо знают. Ты мне лучше вот что скажи — неужели же ты никого из партийного руководства не консультировал?
— Вы не хуже меня знаете меры предосторожности, которые применяются при лечении советского партийного руководства, — ответил я, — пока меня проверили в десяти инстанциях, пока согласовали мою кандидатуру, пока утвердили, прошло довольно много времени. А тут и этот инцидент не к месту произошел.
— Допустим, я тебе поверил, — Энрико поморщился и тут же перешел к более предметным вещам. — Значит, мы так сделаем, Питер, — он встал и начал прохаживаться вдоль стенки, выкрашенной в мерзкий лиловый цвет, — сейчас мы тебя прогоним через все процедуры и методики, которые у нас в регламенте записаны. Не пугайся… хотя чего я тебе это говорю — в Москве же тебя наверняка чем-то подобным проверяли.
— Было дело, — не стал запираться я, — три дня подряд сканировали и зондировали. Так что я не против — заодно сравню вашу и нашу методики.
— Дональд, — наконец заметил нашего мордоворота Энрико, — сними с него эту клетку.
—
— Не возьмется, — ухмыльнулся Энрико, — правда ведь, не возьмешься, Питер?
— Даю честное благородное слово, — на автомате вылетело из меня. — А как хоть ваше подразделение-то называется, сказали бы…
— Конечно, — рассеянно ответил тот, наблюдая за освобождением моей головы от железа, — называемся мы Гавайский филиал Стэнфордского исследовательского института, проект «Звездные врата».
— Фильм такой был, — не к месту вспомнил я, — с этим, как его… с Куртом Расселом в главной роли.
— Не знаю такого, — ответил Энрико, а я тут же припомнил, что он только в 90-х выйдет, ну и ладно, — давай уже приступать. Номером первым в нашем реестре значится компьютерная томография, знаешь, что это такое?
— В самых общих чертах, — ответил я.
— Изобрел ее англичанин Годфри Лаунсфилд десять лет назад, но практически она начала использоваться только недавно — в Москве у вас наверно такого аппарата не было?
Глава 14
Садово-парковая архитектура
Заречье это располагалось в былинном для постсоветского времени месте под названием Рублевка. Примерно посередине между Минским и Боровским шоссе был неприметный съезд со МКАДа, а далее через пару-тройку километров и два поста со шлагбаумами самое оно, Заречье-6 называющееся. Относительно нас с Ниной, видимо, имелись соответствующие указания, поэтому охрана не особенно свирепствовала. Когда открылся последний шлагбаум, мы заехали на территорию дачи, достаточно большую.
— Нравится мне такая вот осень, — сказала Нина, когда мы выгрузились возле небольшого домика посреди вековых сосен, — когда еще не холодно и не сыро, но уже и не жарко.
— И деревья все разноцветные, — добавил я. — Пушкин про это хорошо написал в свое время.
— Да, была у него Болдинская осень, — припомнила она, — в багрец и золото одетые леса.
А нас встретил, видимо, комендант этого заведения, мужчина в полувоенном одеянии и в кирзовых почему-то сапогах.
— Балашов, — сверился он с какой-то бумажкой, — и Брагина. Две штуки… заселяйтесь в комнату на первом этаже. Ужин в двадцать-ноль-ноль в том строении, — и он показал куда-то вправо.
— А вас как зовут? — спросил я, чтобы разрядить обстановку.
— Вилор Степанович, — буркнул он, — если что-то понадобится, можете позвонить по внутреннему телефону, по номеру 02.
— Прямо как в милицию к вам звонить, — попробовал пошутить я, но столкнулся с суровым взглядом из-под насупленных бровей и понял, что шутить здесь не принято.
— Прогуляться по территории можно? — спросил я напоследок.
— Можно, но к главному дому ближе, чем на сто метров подходить не следует, — ответил он и удалился, слегка прихрамывая на правую ногу.