Младший сержант Арбузов
Шрифт:
– Но ты же мне не дед, Витёк, чтоб я тебе давал такой ответ.
– Согласен, Клюква. Я тебе, конечно, не дед… Но, брат, до моих ушей дошла про тебя нехорошая информация…
– Что за информация? – насторожился Клюковский.
– Нехорошая.
– Ну что именно? – да говорят про тебя, будто ты жопу за сапоги ставил?
– Ты что?! Не было такого, – испуганно и быстро заговорил Клюковский. – Не было!
– А пацаны говорят, что было.
– Кто говорит? Не было такого. Враньё!
– А я говорю было.
– Не было.
– Дай слово пацана?
– Слово
Арбузов, увидев Вербина и Дробышева, шедших в санчасть, окликнул их.
Когда они подошли, Арбузов потребовал от Клюковского, чтобы он при свидетелях «дал слово пацана».
– Слово пацана, что я не ставил жопу за сапоги!
Вербин улыбнулся. Ему было приятно, что, кроме него, «развели» ещё одного «лоха». Дробышев стоял, не показывая своих чувств.
– Короче, ты балабол, Клюква. Ты влетел на бабло. Растусовываю специально для тебя. На параше ты был? Был. Штаны с себя снимал? Снимал. На корточки садился? Садился. Жопу за сапоги ставил? Ставил. Плати!
Клюковский проклинал все на свете, что пришёл сегодня в столовую.
– Что молчишь?
– У меня нет денег?
– Это твои проблемы, Клюква! – жестоко сказал Арбузов. – Знаешь пословицу: «Проблемы негров шерифа не гребут!»
Клюковский молчал.
– Короче, слушай сюда. Тебе два дня сроку. Через два дня… 14 июля… ровно в пятнадцать ноль-ноль я жду тебя на этом самом месте. Ты приносишь мне сто баксов. Вопросы?
– Но у меня нет таких денег. Откуда я их возьму?
– Слушай, Клюка, не будь тупорылым. Я повторяю ещё раз: это не мои проблемы. Меня не гребёт, где ты их возьмёшь? У офицеров укради… С кем живёшь в комнате. У них зарплаты нормальные. Одни хрен, им ни за что деньги платят.
– Как украсть?
– Обыкновенно. Что не знаешь, как деньги крадут? Короче, всё. Это гнилой базар! Если послезавтра у меня не будет денег, ты получишь перо в печень. Свободен!
Клюковский уныло поплёлся к себе в гостиницу.
Дробышев сказал Арбузову:
– Ты – дурак!
– Но-но.
– Ты – дурак. Он сдаст тебя. Кто хоть один раз кого-нибудь вложил, тому веры больше нет. Он вложит и второй.
– Пусть только попробует. Если меня посадят, я отсижу, хрен с ним. Но я выйду, найду его, достану из-под земли…
– И что?
– Завалю. Но перед этим завафлю.
– Жестокий ты Арбузов. Жестокий.
– Не мы такие, жизнь такая. Помнишь, слова сержанта Черненко: «Это жизнь, пойми, брат, это жизнь!»? Жизнь – штука жестокая и диктует нам свои суровые законы. Если ты не хочешь прогнуться, потерять свое лицо, своё достоинство, сам будь жесток… безжалостен. Вот так-то…
Клюковский весь вечер ходил пасмурнее тучи. На нём не было лица. Это быстро заметили офицеры, с кем он жил в комнате, и стали приставать с расспросами, но Клюковский, сославшись на недомогание и головную боль, принял таблетку аспирина, лёг на кровать и укрылся одеялом. Долго ворочался, не мог заснуть. Он боялся мести со стороны Арбузова. Он слышал о том, что Арбузов жестоко расправился со своим «дедом», когда тот уволился на Дембель. «Допустим,
Наконец, его накрыл глубокий, чёрный сон. Клюковскому приснилось, будто Арбузов гоняется за ним с ножом по какой-то заброшенной стройке. Клюковский забежал на четвёртый этаж недостроенного дома. Арбузов, скаля зубы в злорадной улыбке, шёл на него, пробуя пальцами остроту лезвие ножа. Бежать было некуда. Клюковский, отступая шаг за шагом, приближался к краю бетонной плиты. Оступившись, он сорвался…
Он проснулся, разбуженный собственным криком, в холодном поту. К счастью, в комнате никого не было.
В этот миг дверь распахнулась, и в комнату, нагловато постучавшись, вошёл знакомый сержант из Особого Отдела. Звали его Олег Ганза.
– Здорово, а что никого нет?
– Нет. Я один. Все куда-то ушли.
– А я зачем пришёл… Сахара у вас попросить…
Клюковский поднялся. Он был необычайно бледен. Это бросалось в глаза.
Дрожащими руками он отсыпал из пакета полкружки сахара, протянул «особисту».
– Женя, что случилось? – спросил сержант Ганза.
– Да так… письмо не хорошее получил. Мать в больницу попала, – соврал он.
– Ну, так иди к Самовалову. Просись в отпуск.
– Я ходил. Его нет. Он сейчас в Мукачево, к родным укатил.
– Ну, так за него кто-то ведь остался… начальник штаба?
– Майор Рунич сказал, чтоб я ждал Самовалова.
– А откуда ты узнал, что мать в больницу попала?
– Письмо получил.
– Женя, а вот теперь не надо врать. Самовалова я видел пять минут назад. Он поднимался к нам. А до этого он был на аэродроме. Рассказывай, что случилось?
– Я тебе говорю: мать в больнице.
– Женёк, нехорошо такое говорить. Мать – это святое… а ты говоришь такое… ты что ей зла желаешь?
– Я тебе правду говорю.
– Это не правда… До меня дошла информация, будто тебя сегодня обидели, – Олег пытливо смотрел в глаза Клюковскому. Сержант Ганза врал. Он видел, что с Клюковским действительно что-то случилось, и он решил его взять на «понт».
– Кто тебе сказал? – испуганно спросил Клюковский. – Вербин?
– Да, Вербин, – спокойно говорил Ганза. А про себя думал: «Уже теплее. Во всяком случае, зацепка есть!»
– Зачем, кто его просил? Вечно он не в свои дела нос суёт.
– Женя, сейчас речь не об этом… Человек, который тебя обидел, давно у нас в разработке. Ты должен нам помочь, – Сержант Ганза, что говорится, играл ва-банк. Он выбирал острожные, двусмысленные фразы. – Ну так что… расскажешь?
И Клюковский, махнув рукой, всё рассказал. Возможно, если бы сержант Ганза вошёл к нему чуть позже, он ничего не рассказал бы ему. Опасаясь мести Арбузова, Клюковский бы пошёл на преступление и украл бы у офицеров сто долларов, тем более он знал, у кого из них постоянно есть деньги и где они лежат. Но всего этого не произошло.