Млечный путь
Шрифт:
— Вы отвечаете за каждого из них! — строго предупредил майор. — Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Взвод отправился в путь на двух «студебеккерах». Командиру придали переводчиков. Солдаты успели поесть, помыться, почистить оружие и амуницию. Настроение у всех приподнятое, боевое. Но, во избежание непредвиденных обстоятельств, машины следуют одна за другой с большим интервалом, метров на двести приотстав от мчащихся впереди двух мотоциклов с дозорными.
Показалось большое каменное строение, окруженное высокой оградой. Кутушев приказал остановить машины, а взводу
После долгих походов и непрерывных боев здешняя тишина буквально оглушила солдат. Вокруг зеленые луга с мирно пасущимися коровами, впереди сияющий высокими окнами розовый дворец в окружении цветущих яблоневых садов. Ни дымных пожарищ, ни развалин. Бетонная дорога, небольшие каменные постройки под красной черепицей — все цело, нигде ни единой щербинки. Значит, не успела сюда заглянуть война, пощадила этот тихий райский уголок.
Стоило взводу двумя цепями приблизиться к усадьбе, внутри ограды началось какое-то движение. Над ажурным фронтоном дворца взвился огромный белый флаг.
Цепи взвода охватили усадьбу с двух сторон и на всякий случай залегли под прикрытие валунов. Тем временем шум и гам за оградой стали сильнее, вдруг со скрежетом растворились железные ворота, и оттуда вывалилась беспорядочная разноязыкая толпа, галдя и отчаянно жестикулируя. Кутушев шагнул ей навстречу. Его решительность возымела действие. Толпа притихла, а там и вовсе замерла. Те, у кого в руках было оружие, чуть помедлив, стали бросать его к ногам лейтенанта. Немецкие шмайсеры, карабины и пистолеты разных марок летели на землю, а их владельцы отходили в сторонку и выстраивались там в неровную колонну, выжидательно глядя на советского офицера. Между тем солдаты вышли из укрытий и подошли к пестрой толпе.
Кутушев поставил двух автоматчиков возле кучи оружия, и стоило ему приблизиться к ожидавшим своей участи людям, как те зашумели, загалдели с новой силой, окружив его со всех сторон. Кто-то трогал погоны на плечах, кто-то дружески хлопал по спине. Слышались сдержанные всхлипы и рыдания, торжествующие возгласы, а несколько чернявых молодых ребят, по виду итальянцы, вдруг запели хриплыми простуженными голосами.
Кутушев на миг растерялся, не зная, что предпринять, но тут его подхватили на руки, стали подбрасывать вверх, и ему с трудом удалось освободиться от ликующей толпы. Вырвавшись из объятий гомонящих на все лады, на разных языках, хмельных от счастья людей, он вскочил на каменную скамейку у ворот и крикнул, стараясь перекрыть этот шум:
— Слушайте! — Толпа притихла. Кутушев поднял руку: — Вы хотели видеть нас, и вот мы пришли. Спасибо, что встретили дружески и сделали ненужными всякие формальности. А теперь я объясню, что вам надо делать...
Его слова тут же переводились на немецкий, итальянский и французский языки и были встречены восторженным ревом. Затем из толпы выступил человек с изможденным, но волевым лицом и заговорил на итальянском языке:
— Все поняли, камрад лейтенант. У нас есть радио. Знаем, что вы несете Европе освобождение от фашистов и волю. И ждали этого часа! Праздник у нас сегодня, лейтенант, большой праздник! Пожалуйста, проходите к нам в дом, поднимем бокалы за нашу встречу!
Всего
— Что ж... — махнул он рукой, и тут же, подхваченный людским водоворотом, шагнул в проем широко распахнутых ворот. Он уже не обращал внимания на то, что его обнимают, хлопают по плечу, трогают ордена и медали. Смеялся, говорил то с одним, то с другим. Захваченный всеобщим ликованием, он жил в эти мгновения настроением окруживших его людей, чувствовал себя счастливейшим из смертных. Только мельком вспомнил о брошенном оружии и распорядился грузить его в машину, приставить к ней часового.
За считанные минуты перед высоким подъездом дома на зеленой лужайке были установлены столы, на белые скатерти плотным строем встали длинногорлые бутылки с разноцветными наклейками, хрустальные, из барского сервиза, бокалы. А там пошли речи, клеймящие фашистских убийц, и тосты в честь советских воинов-освободителей; то в одной группе, то в другой вспыхивали песни.
— Что будем делать с теми? — спросил молоденький парень у высокого итальянца, который, видимо, был здесь за старшего. Тот на миг задумался, морща лоб, затем обратился к Кутушеву:
— В подвале пленные.
— Пленные? — удивился Кутушев. — Много?
— Да нет. Всего двое, — усмехнулся итальянец и кивнул парню. Через пару минут перед Кутушевым стояли два перепуганных немецких солдата. Один из них, лет пятидесяти, стянул с головы пилотку и произнес с жалкой улыбкой:
— Гитлер капут!
Кутушев не сдержался, прыснул, но тут же нахмурился и отвел глаза. И впрямь трудно было удержаться от смеха, глядя на этих совсем не солдатского вида, жалких людей, подобострастно заглядывающих ему в глаза в надежде на пощаду.
Другой пленный вообще оказался мальчишкой лет пятнадцати. Взъерошенный, взирающий на лейтенанта со страхом и в то же время с откровенным любопытством, он напоминал нахохлившегося птенца. Мундир на нем рваный, сидит мешком на худющем теле, пилотка непомерно велика, сползает на самые глаза. Вот он, солдат рейха!
Поймав взгляд лейтенанта, устремленный на его юного напарника, старший из пленных оттер того чуть назад, будто прикрывая своим телом, и что-то быстро-быстро заговорил, время от времени смахивая слезы грязной пилоткой. Оказалось, что они, отец и сын, — австрийцы, всего месяц назад насильно мобилизованы в германскую армию.
— Никто из нас ни разу не стрелял в вашу сторону. Ни разу!.. Мы сами не из Германии, а из Австрии. Из Тироля. Рабочий я, не фашист!.. Эсэсовцы привели нас сюда под дулами автоматов. Нам удалось бежать, да вот угодили в плен к этим камрадам...
Он вынул из кармана какие-то бумаги и протянул Кутушеву.
— Может, отпустим их? — неуверенно предложил итальянец.
— Они кого хочешь разжалобят, — возразил было другой, но тут же добавил: — Да уж, какие из них солдаты, мокрые курицы! Вишь, плачут...