Млечный путь

Хакимов Ахияр Хасанович

— Здравствуй, Мансур, — сказала она глуховатым обыденным голосом, словно и не прошло четыре с лишним года с их последней встречи. Странным и непостижимым было ее спокойствие, вялое рукопожатие, настороженное ожидание во взгляде.

Что-то всколыхнулось в душе Мансура. Глянул на красивое, немного осунувшееся лицо Марзии и, забыв о саднящей боли в боку, порывисто вскочил на ноги, заставил и ее подняться. — Марзия... — выдохнул дрожащими губами. — Ах, Марзия!.. — повторил, прижимая ее к груди.

Легонько отстранив его от себя, она снова села, судорожно глотнула, показав ему место

рядом с собой.

— Слышала, что вернулся... Вот опять встретились... — На этот раз голос ее потеплел, лицо озарила сдержанная улыбка. — Хотела заехать в аул, да времени нет... Меня, Мансур, снова в наш район переводят. Дня за два, за три должна сдать дела и вернуться в Каратау. Машину жду.

— На прежнюю работу?

— Нет, хотят избрать председателем райсовета. Предложение обкома партии. Знаешь, я ведь подумала, что ты и видеть меня не захочешь.

— Да ты что! Ближе тебя и Хайдара никого у меня нет, сама знаешь. Вы двое для меня — словно свет в окне! Скажет же... — Мансур погладил ей руку.

— Ах, Мансур! Не дает мне покоя, что не сумели тогда оградить тебя от беды, защитить... Правда, письмо-то в обком написали, но надо было самой ехать и туда, и даже в Москву, бить тревогу. Не удалось. Во-первых, честно скажу, смелости не хватило. Дело-то твое через органы проходило, поэтому нас и близко не подпустили к дознанию. Не думай, я не оправдываю себя, виновата...

— Ах, Марзи, дорогой мой человек! — Мансур обнял ее за плечи. — Тебе ли каяться и виниться! Мне уже рассказали, как ты пострадала. А ведь, по правде говоря, ошибку совершил я сам. Хотел, конечно, как лучше, но уподобился той красавице, которая хотела подправить бровь, да выколола себе глаз. Единственное утешение — скот в ту зиму спасли.

— А в следующую зиму Куштиряк потерял десять коров и около двадцати овец...

— Слышал, — процедил Мансур сквозь зубы, позабыв о своих лишениях. — Болваны! — пригрозил кому-то кулаком, но тут же остыл, махнул рукой. — Что пользы теперь вспоминать все это! Я ведь на дырявой лодке оказался...

Марзия повернула разговор на другое:

— Сын-то большой уже, наверное. Прошлой осенью, когда приезжала в аул, заходила к твоим. Такой смышленый мальчик. «Папа мой, — говорит, — на фронте фашистов бьет!..» Ну, мне пора, Мансур. В ауле всем приветы от меня передай. А насчет дырявой лодки мы еще потолкуем. Чувствую, времена изменятся...

За оградой сквера засигналила машина, и Марзия порывисто поднялась с места. Только собрался Мансур ответить на ее последние слова, она торопливо пожала ему руку и направилась на площадь.

Встреча эта особой радости Мансуру не добавила, но что-то стронулось в сознании, затеплилась неясная надежда. И сын, увидев ордена, потемневшие от времени парадные погоны отца, поверил наконец, что он был боевым офицером, и не стал больше дичиться.

Он еще не отказывался от мысли уехать из аула. Но тут опять за него взялась Марзия. Как только она начала работать в райисполкоме, стала торопить Мансура с восстановлением в партии, а пока, посоветовавшись с Хайдаром, предложила ему приниматься за знакомое с молодых лет дело — стать шофером на колхозной полуторке. Это его устраивало. Он сразу же

смекнул, что так ему придется мало общаться с людьми и редко видеть их сочувствующие взгляды, избегать всяких толков и расспросов. Уходит из дома рано утром, возвращается поздно, весь день в разъездах. Уход за стариками и Анваром целиком на Фатиме, сестре Мансура, хотя она и ворчит, что у нее тоже мало времени, поскольку работает дояркой на ферме.

2

Прошли Октябрьские праздники. Выпал ранний в том году снег, и начались холода. Пришла пора поставить машину в гараж.

Как раз в те дни пришло на имя Нурании письмо от Валдиса. Он писал, что совсем недавно вернулся из чужих краев на родину, а адрес Нурании узнал по ее розыску, посланному еще в сорок седьмом году.

Мансур тут же отбил телеграмму, пригласив его в гости. На что Валдис ответил телеграммой же, что здоровье не позволяет ему пускаться в дальний путь и что ждет Нуранию и Мансура у себя в Риге. Думал, гадал Мансур и решил ехать. Да и Хайдар горячо поддержал эту мысль:

— Езжай, не раздумывай, мир повидаешь, проветришься. Все равно теперь до весны делать тебе нечего.

Такие путешествия в те годы были связаны со многими трудностями, но забота неотложная впереди человека бежит, и он, полагаясь частенько лишь на авось да случайное везение, пускается в дальнюю дорогу. На вокзалах люди сутками стоят в очередях за билетом, поезда переполнены. Всюду теснота, удобств никаких. Хотя Мансур выправил билет еще в Каратау, он лишь на пятые сутки попал в Москву, где должен был пересесть на другой поезд.

Если не считать, как в начале декабря сорок первого, выгрузившись на Северном вокзале, часть Мансура прошла ускоренным маршем по темным улицам ночной Москвы, он был здесь впервые. Ничего тогда он не увидел, да и не до того было. Осталось в памяти только чувство гнетущей тишины и безлюдья столицы и исполосованное лучами прожекторов аспидно-черное небо над головой. А тут до следующего поезда выдался целый день. Присоединившись к группе экскурсантов, Мансур дважды объездил Москву, походил по Красной площади, бурлящим людской толчеей улицам. Ему очень хотелось побывать на местах своего второго ранения, но времени на это не было. Он еще не знал, что в будущем, уже к старости, ему не раз и не два придется торить дорогу на Москву.

Было седьмое декабря сорок первого года. Шли жестокие бои за Яхрому, городок на канале Москва — Волга, там и ранило Мансура осколком снаряда в бок, сломав три ребра. Оказывается, до того городка километров семьдесят, и ему, конечно, не обернуться за день, хотя желание было.

На другой день, с трудом пробившись в вагон, он отправился в Ригу. И тут выяснилось, что из-за больших ремонтных работ на обычной дороге поезд пройдет через Смоленск. Вот, значит, как: Мансуру предстояло увидеть места, где впервые отметило его железо войны. Было это еще в середине июля, когда одна железнодорожная станция переходила то к немцам, то к нашим. Станция, как помнит Мансур, называлась Гнездово. После тяжелого ранения в ногу он целых четыре месяца провалялся в госпитале в Саратове и потом уже попал в Москву...