MMMCDXLVIII год(Рукопись Мартына Задека)

Вельтман Александр Фомич

— Государь требует последний указ, подписанный Иоанном.

— Указы не по моей части, но я дам знать о воле Властителя Совещателю внутреннего управления.

С сими словами Верховный Совещатель удалился. Переговоры с Иоанном чрез посредника Филипа истопника ему не нравились.

После удаления вельможи, Филип, утомленный новою должностью, отер пот с лица и сел подле дверей в широкие кресла. Он уже был случайным человеком, а случайный человек как бы ни был туп на понятия, но, стоя выше других, должен же что-нибудь вообразить о себе, вывести из положения своего тьму заключении о своем уме, о своих достоинствах и о своем превосходстве над другими.

Кто ж не согласится, что для задумавшегося Филипа о своих достоинствах, вопрос Дворецкого: откуда он родом, и кто его отец? был слишком неприличен, припоминая ему, что отец его был храмовым сторожем, а мать просвирнею… К счастию звон колокольчика избавил его от обязанности отвечать, и докладчик Иоанна бросился в царскую опочивальню, потом стрелой в сборную палату, и запыхавшись, произнёс отрывистым голосом: где же Доктор?

— Вот три врача, — отвечали посыльные, — все трое приехали они вчерась в Босфоранию, но ни один неизвестен лично Государю Властителю.

— Как зовут их? — спросил Филип; но привыкнув уже к торопливости придворной, он не дождался ответа и сам обратился к ним с тем же вопросом.

Двое из приведенных потомков Гиппократа начали что-то рассуждать на неизвестном Филипу истопнику языке, а язык третьего был ему понятен.

— Как тебя зовут? — повторил Филип.

— Олоф Эмун — отвечал доктор.

Филип отправился к Властителю. Вскоре к Иоанну позвал он Олофа Эмуна. Похожий на дубового Капко-Ороло, любимого слугу глиняного бога Кэрмэта, Эмун покатился по длинному ряду дворцовых покоев, и пыхтя вошел в царскую опочивальню. Там был полусвет. Иоанн сидел подле ложа в глубоких креслах.

Из блистающих светом и драгоценностями покоев, Эмун вошел, как будто под покров ночи. Он приблизился к мраморной статуе, представляющей победителя Востока, Юга и Запада, и поклонился ей низко.

Неподвижность её и громкий вопрос справа: как тебя зовут? смутили его несколько; но доктор не совсем потерял присутствие духа: он надел очки, осмотрел комнату, отыскал настоящее положение Иоанна, и повторил почтительный поклон, произнеся робко:

— Олаф Эмун. Откуда и давно ли здесь?

— Сего дня только приехал из Холморугии — отвечал Эмун уродливым произношением.

— Умеете лечить?

— Все болезни, какие угодно.

— Ложь! Мнимой потомок Эскулапа!

Эмун затрепетал, отступил несколько шагов назад.

— Где у тебя средства против болезни, которой корень скрыт в самом создании человека? Дай мне его! Где у тебя средство против мятежной мысли, которая родится, чтоб быть мучительницею вечною, мысли, которая есть бессмертный плод смертного? Вынь ее из головы моей своими пальцами, я озолочу тебя! Где у тебя средство против желания? Убей желания, не убив человека, я буду тебе молиться!

Властитель умолк.

Испуганный Эмун стоял, потупив глаза.

— Смотри, чем я болен — умеешь ли ты сократить биенье пульса?

Трепещущий Эмун прикоснулся к пульсу Иоанна; долго думал, хотел что-то говорить — и не смел.

— Не трудись делать своих заключений! Внутренний мой огонь хочешь ты измерить своим холодным правилом? — оно ложно. Твоя помощь нужна мне только для глаз и для груди; у меня болят глаза видишь?.. Дай мне зонтик и примочку….

— Для груди пилюли? — прибавил Доктор.

— Да, утоли этот жар пилюлею! Наведи на меня сон, которой бы уподобился жизни бесчувственного и равнодушного! Ступай, готовь лекарство и будь безвыходно при мне.

— А жена, и дети, Ваше Величество? — спросил.

Эмун, низко поклонившись.

— Жена и дети пусть также живут здесь — отвечал Иоанн.

Успокоенный Эмун, на подобных основаниях, готов был вечно сидеть на хребте Кавказском возле Прометея и залечивать его раны.

Почти бегом отправился он в сборную палату.

— Кто здесь дежурный по части Медицины? — спросил он с важностью, как уполномоченный Властителем.

— Здесь есть главный придворный медик, — отвечали ему.

— Где он?

— Я — он! — сказал сердито придворный медик.

— А! хорошо; прикажи сей же час позвать ко мне аптекаря.

— Ты здесь не в своей атмосфере! она для тебя вредна, — отвечал придворный Доктор.

— Я умею очищать атмосферу от миазмов! — сказал Эмун надувшись.

— А я умею таким уродам вскрывать череп и очищать мозг! — вскричал придворный медик и вышел из сборной палаты.

Терпеливый Эмун отправился к своему семейству в гостиницу. Там, в несколько мгновений приготовил он примочку, зонтик, пилюли, и сделал нужные распоряжения для переселения во дворец. Жена его, три дочери, два сына и кухарка уложили весь домашний скарб в повозку, приставили к дышлу двух мулов Богемской породы, надели на них шлеи, и двинулись с места.

На древнем языке, который славился чистотой и приятностью, и сохранился до сего времени, как звучный древний отголосок в стенах Тавроменских, дорогой сочиняли они и поверяли друг другу планы для будущей экономии во время роскошной жизни, но дворце.

Между тем Иоанну принесли требованные им бумаги с собственноручною подписью. Долго занят он был делами; но кончив оные, и отослав Государственный бумажник к первому Верховному Совещателю, потребовал к себе Эмуна.

Эмун представил Иоанну необходимость держать строгую умеренность в пище и питье, и хотел назначить диетный стол; но, к удивлению, его, Иоанн предпочтительно потребовал блюд жирных и раздражительных, и Архипелагского крепкого вина. Не смея противоречить воле Властителя, Доктор заметил только, что часто в болезнях бывает ложный аппетит, который невозможно отличить от настоящего без особенных и глубоких познаний в медицине.

— Ложный аппетит, — сказал Иоанн, — есть он и для духа! Ненасытное честолюбие стремится в высоту, и что же? Над ним час от часу более и более отверзается беспредельность, а под ним растёт бездна!..

Отрывисто остановив речь свою Иоанн задумался.

— Причина ложного аппетита, — продолжал некстати Эмун, — состоит в расслаблении органов, извлекающих соки для питания тела; голод и жажда есть ничто иное, как органическое объяснение потребностей тела; и потому, тело, не удовлетворяясь пищею принятою в желудок, не перестает объяснять свои требования посредством голода и жажды.

Не отвергая решительно мнения Эмуна, Иоанн кончил обед и вышел на набережную галерею, с которой была видна вся пристань Босфоранская. Корабли, как стадо всплывавших на поверхность моря китов, стояли рядами, а мачты, как лес Озугилы, после двухлетних пожаров, чернелся посреди светлых вод залива. За пристанью гостиные дворцы возвышались посреди садов над правильными рядами строений; они были светлы, как нарисованные на темном грунте близких гор, покрытых лесом. Прямо, за Босфором виден был берег Азии; издали он, казалось, усажен был цветами; но это был не цветник, а фарфоровый увеселительный город, построенный со всем великолепием и причудами вкуса Юглу-чжин-дзан-ю, усаженный рядами тополей и огороженный узорчатыми решёткам.